Дневники 1928-1929

Натаска мало дала нового, а чего, чего я ни придумывал, что Кенту возьму из-под стойки и Нерль пущу, то пущу Нерль к подводке Кенты и мало ли что, все замечаю и все придумываю. След остается на траве и сколько-то времени держится, а мысль моя неотрывная не оставляет видимого следа ни на чем, и только много спустя вдруг окажется: собака пошла по бекасу. Я слежу в этот раз больше не за собакой, а за собой, чтобы на белых страницах это «вдруг» раскрыть читателю-охотнику длинным затейливым следом. Вот Кента причуяла свежий след бекаса и повела. Я люблю эту ее подводку, пожалуй, больше даже, чем когда она на всем скаку схватит по ветру запах бекаса, вытянется и поведет с высоко поднятой головой к маленькой птице далеко от нее загражденной травой, воткнет нос в грязь.

По свежему следу Кента ведет, не тыкаясь носом в след, не шьет как машинка, а понюхает и осторожно поднимет из-за кочки голову: «не пахнет ли там?» Не пахнет, и опять пройдет немного с опущенной в след головой, завернет в сторону, потеряет, вернется назад, быстро проверит кружком опять <1 нрзб.>, опять продвигается и высунет нос из травы вверх. Причуяла! Черепашьим шагом идет, почти что ползет. В это время я подвожу к ней Нерль, она натягивает поводок, я слегка ее хлыстиком, и она ведет совершенно той же манерой, как Кента, так же и стала, когда осока поредела, снизилась, так же как будто подумала: «Не тут ли на плешине сидит он?» Кента осторожно поднимается, выглядывает: «На плешине нет ничего». А Нерль тоже так подняла голову, но у Кенты огонь в глазах, а у Нерли тускло: она все проделывает лишь подражая. Кента ничего не заметила на плешине и проходит ее глазами, устремленными в следующую за плешиной густую осоку. Нерль заметила что-то белое и глаза устремила туда, на белое. И когда мы с таким волнением переходим плешину, вдруг схватывает: белое — это косточка. С отвращением представляется холодная любовь, в которой продажная женщина у распаленного блудника требует деньги вперед…

Вместо бекаса (после оказалось: был и бекас) поднимается матка чирок-трескучка и садится от нас в десяти шагах, потом опять поднимается и садится с другой стороны. Отвратительное впечатление от наскока во время страстной подводки Кенты не дает мне покоя. Я хочу втравить Нерль в охоту по-настоящему. Привязываю Кенту и пускаю Нерль на трескуниху. Я останавливаю ее свистком и криком, она пытается бежать. Трескуниха от свистка и крика удаляется на сверкающий вдали плес. Я вижу ее там, а Нерль снизу не видит и страстно рыщет, вот как страстно: попадись теперь косточка — она и не подумает. После того я пускаю ее в другое место, и она беспрерывно, страстно разыскивает бекасов, но, учуивая следы, она никак не может применить виденное у матери, и бекасы улетают, и она о них вовсе не знает.

Очень скучно! Беру Нерль и пускаю Кенту… Мне надо непременно найти, наконец, выводку и проделать с Нерлью на молодых, которые должны подпустить ее ближе, чем старые. Но вот уже неделя прошла, а я видел только один раз матку с бекасами и то в лесу. Обычно весной выводки бекасов бывают на полянах в болотных кустах. Теперь в такое необычайно водливое лето все эти кусты залиты водой, там выше колена, какой может быть там выводок. Что же, погибли гнезда от воды или бекасы выбрали себе другое болото с сухими огарками?

Близко возле деревни оказалось такое болотце, величиной меньше десятины, но представляющее из себя в миниатюре картину огромного мохового болота. Оно окружено мокрым осоковым поясом в какой-нибудь десяток-два саженей, с кустарниками ольхи, ивы совершенно как в моховых приболотицах. Посередине редкие березки и сосенки, на больших, как стол, моховых клюквенных кочках. Между кочками по этому времени тоже вода. В приболотице Кента прихватила бекаса и привела в мох. Под конец она стала, долго думала, как подойти ближе за сидящим за широкой кочкой бекасом. Наконец она выдумала тихонько, снизившись до последней возможности, подползти коридором между кочками. Я с интересом следил за ней и забыл натянуть поводок Нерли. Она в это время тоже надумала свое и влезла на кочку. Бекас вылетел и с криком те-ке-те-ке! опустился недалеко. Значит, это была матка, и у нее тут были молодые, а может быть, и запоздалые яйца. Стало жарко, слепни закусали собак, и мы не могли больше искать. В другой раз хорошо бы проверить Шепелевское болото.

Утки. Гнезда уток потому выходят далеко от родных плесов, где-то в лесах и болотах, что все это пространство между озером и местами гнездований бывает залито водой.

Говорят, что на южном плесе живут свои утки, и они жили бы, не мешаясь с другими, если бы их не гоняли охотники.

Письмо Зуеву (Москва, Никольская, 15. Сапожная мастерская).

В сапожную мастерскую Зуева.

Согласно вашему объявлению в «Охотничьей газете» и рекомендации «Московского Охотника» я весной этого года перед Пасхой купил у Вас охотничьи сапоги за 57 руб. Продавал мне их Ваш мастер.