Дневники 1930-1931

И начертил нам схему технического образования, начиная от клепальщиц, кончая инженером: начиная от мальчиков в школе ФЗУ и рабочих-клепальщиц техническое образование будет сопровождаться «припуском» знаний общей культуры человечества, этот припуск расширяется все больше и больше, так что будущий рабочий уже не будет <4 нрзб.>, а самостоятельной личностью…

Не дело…

2 Марта.Вчера в «Известиях» Толстой написал, что у нас нет принудительного труда. На самом деле принуждение есть и теперь оно приблизительно, как было с колоколами: официально нет, а на местах практикуется. Толстому будет неловко, когда появится новая статья о головокружении и перегибах. Единственная позиция возможная — это признать, что в такой острый момент жизни государственное принуждение к труду необходимо так же, как во время войны.

6 Марта.Всю неделю оттепель — это, кажется, первая за эту суровую зиму.

Ах, Толстой Алеша! зачем он написал америк. рабочим, что у нас нет принудит, труда. Надо бы написать, что есть такой и да будет он, раз мы строим государство.

Процесс меньшевиков ^{221}: воистину, «и покори ему под нози всякого врага и супостата» ^{222}.

У нас в городе отбирают коров и в объяснение этого дают ответ: «твердое задание». Отбирают у некоторых и единственную корову, конечно, сделав при этом мало-мальски приличный социал. соус, вроде того, что хозяйка продавала молоко. Насколько это <1 нрзб.>удар и коварный! ведь прокормить в эту зиму корову (10 р. пуд сена) истинно геройский подвиг, и вот как раз в то время, когда определилось, что прокормим, ее отбирают. А в деревне все время так. И эта другая сторона героической картины строительства.

Итак, если тебе получшеет, то знай, что, значит, кому-то похужело, вроде как бы отобрали корову у кого-нибудь, чтобы ты пил молоко. Ты можешь радоваться бытию при условии забвения ближнего, ты можешь, впрочем, жить идеей, т. е. самозабвенным участием в творчестве будущего нового человека.

Через год будет лучше вот почему: тогда определится, что пятилетка удастся, и множество людей станут продолжать ее добровольно.

Определилась физиономия крестьянск. писателя: все свое делают на людях (деревня)…

Существующая жестокость — это вышло из деревни, это жестокость физическая.

Свет и тьма.

Можно до того приспособиться к работе в потемках, что чувство недостатка в свете исчезает и, даже напротив, такое может статься, что во тьме достигнутый навык при свете теряется и отличный мастер на свету делает негодные вещи. Так было в Сергиеве в 1923-м году с одним токарем, которого за примерное поведение, трезвость, честность, сердечность и большой практический ум выбрали народным судьей… Куда тут допотопные рассказы о находчивости царя Соломона. Если бы походить по городским слободам и записать переходящие из уст в уста рассказы о суде бывшего токаря, да книжку бы изучить, то, наверное, скоро бы забыли царя Соломона и, по крайней мере у нас в СССР, в соответствующих Соломону случаях, помнили бы Данилу Кондратьевича Поташенкова. Так прошло семь лет, равных по ходу событий и человеческих переживаний семидесяти обыкновенных лет. Поташенков за это время до того утвердился в своем призвании народного судьи, что отдал даже какому-то токарю-пьянице свой токарный станок со всеми инструментами, и тот все это вскоре пропил. Случилось, однажды приехал к нам в С. какой-то большой прокурор, чуть ли не сам Крыленко, и пошел из любопытства в народный суд. Конечно, сразу же Крыленко понял, что в лице народного судьи Поташенкова имеет дело с гениальным самородком. Как раз в это время устраивались в Москве краткосрочные юридические курсы. Крыленко, видя гениального человека, работающего в полных юридических потемках, как и все мы на его месте, предложил народному судье поехать на шестимесячные курсы и подучиться. С большой радостью Поташенков согласился, поехал в Москву и через шесть месяцев вернулся на свое место. С первых же выступлений выученного Поташенкова все товарищи заметили на суде ошибки, а дальше все больше и больше. Конечно, ошибки и раньше бывали изредка, но тогда малейший намек на ошибку Дан. Кондратьевич сознавал и все исправлял. Теперь же не подступись! Не прошло и года, как Поташенкову пришлось уйти из суда. Теперь в Сергиеве днем и ночью вы можете слышать оратора, который <3 нрзб.>ругает все до основания: науку, государство и в особенности почему-то кооперацию. На площади во время учения солдат он часто в стороне [делает?] то, что велит командир и смешит публику и…, шут какой-то и в то же время… Жалкое существо, я его часто видел и всегда при этом думал о так называемых «темных» людях, в <1 нрзб.>своего сердца, которое заменил им свет ученого разума.

Вечером приехал из Москвы Лева, конечно, расстроенный. «Семейная жизнь» его, по-видимому, вполне ад. Но пережить это надо. Только бы не вышел калекой.

Нет, не только иностранцам, но и плутам хорошо в Сов. государстве, считаю также, что и писателям.