Дневники 1930-1931

Если взять большие тяжелые литературные формы, былины и саги, где личность автора исчезает, и мир, изображенный им, приняв в процессе творчества в себя свет своего творца, является читателю как сам по себе, независимо от своего создателя. И если взять, с другой стороны, песенки и частушки современности, где автор живет и умирает как поденка, не обращая внимания на какой-то высший мир — то между этими тяжелыми и легкими формами эпоса и лирики расположены и все другие формы письменной словесности: романы, рассказы, новеллы, поэмы и очерки. Правда, иная частушка бывает чуть ли не предметнее, чем былина, и, наоборот, в иных отступлениях эпическое произведение бывает очень субъективно — какая частушка и какая былина! Но тем не менее, одна форма является сосудом скорее для предметного, другая — гораздо больше подходит для выражения личного. В какой же род поставить нам очерк? Трудно ответить на этот вопрос, потому что очерки бывают разные, скорее всего надо ответить так: бывают очерки высокохудожественные, но сам по себе очерк, как форма литературного произведения, вовсе не существует, потому что сразу же возникает сомнение, является ли вообще очерк формой литературы художественной, как новелла или поэма. Правда, если бы Маяковский, один из самых признанных у нас поэтов современности под каким-нибудь своим произведением написал «очерк», мы все бы подумали, что Маяковский выступил в нем не как поэт. С другой стороны, однако, если представить себе у Пушкина то же самое, то подумаем, что, возможно, у Пушкина его «очерк» явится поэтическим произведением. Есть очерки этнографические, географические, но возможны очерки кристаллографии, истории и т. п. Эти произведения обыкновенно потому называются очерками, а не трактатами, что больше относятся к литературе, чем к науке. Можно сказать, что всякий очерк является промежуточной литературной формой, в которой поэтический локомотив эпоса или же лирики, все равно, тянет за собой грузовой поезд с скромным научным или эпическим содержанием.

Таким образом, очерки можно характеризовать, как товарные поезда в воздушно-легком движении изящной словесности. Особенность душевного строя и жизни его заставляют иногда автора браться за такую невыгодную серую форму словесности. Не нужно доказывать, что эстет никогда не возьмется за такую неблагодарную литературную форму, зачем она ему, если он питает глубочайшую уверенность, что не важно, о чем писать — этнография это, быт или география, важно — как написать. Надо быть довольно наивным и юным, чтобы искать чего-то вне себя, и так верить, будто в этом этнографическом самом по себе, если докопаться до сущности, живет поэзия. Очерки — эта начальная литературная форма, «годы странствий» поэта и, если в какой-нибудь стране очерк является господствующей формой литературы, то можно ли сказать, что эти годы ( <зачеркнуто>странствий мятущегося народа) (и) литер, творчества совпадают и являются накоплением <1 нрзб.>материала перед новым высшим творчеством?

Да, вот рождается такая мысль для дальнейшей проверки: в нашей стране в настоящее время огромная устремленность всех к очерку является ли признаком упадка литературы — возможно ведь и упадок, если очеркист, избегая тяжелого современного непосильного труда, занимается очерком как фотографией; или же в нашу эпоху после чудовищной войны, спутавшей все мерила… потрясшей все авторитеты, — очерк является… жизненной силой наивного вопроса <1 нрзб.>действительности… Из всех писателей не только наших, но и, вероятно, всего мира, нет столь устремленного к очерку, как Михаил Пришвин. Более четверти века…

Возвращаясь к образу локомотива, влекущего нагруженный товарный поезд, ведь можно же себе представить локомотив такой силы, что он обгоняет с товаром быстро бегущие легкие поезда. Взять современный очерк Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» — разве этот очерк не является блестящим романом, далеко превосходящем попытки завзятых романистов дать этнографию или очерк Пришвина «Черный араб», чем уступит какой-нибудь экзотической поэме призванного формального поэта?

Но самое интересное для исследователя трудов Пришвина является то, что он сам очень много и подробно рассказал о происхождении своего творчества, столько лет <1 нрзб.>у и о происхождении его очерка и такого не искажаемого казалось бы долгого пребывания в нем автора. Интересно же явление потому что Пришвин был в юности марксистом, <3 нрзб.>хотя правда марксистом 90 г., и ранее, но революция все-таки одна, одно отечество очерка, пусть эпоха революц. и <2 нрзб.>но если мы увидели, что отечество очерка одно — революция, то имея <2 нрзб.>все произведения Пришвина, быть может мы приблизимся к пониманию явления очерка нашего времени. Только в…

Марксист и пр.

Предисловие автора.