Дневники 1930-1931

Ув. Тов. Щеголев!

Предложенный Вами гонорар, обычный для рядовых сценаристов, не устраивает меня, потому что, я писал Вам, мне нужно делать опыты с поездкой на места, где водятся звери. Я все-таки от мысли своей не отказываюсь и поеду при поддержке журналов и газет. Но при условиях работы для газет я не могу ручаться за успех своего дела и взять обязательства для Вашей фабрики. Я очень прошу Вас помочь мне в одном: предоставить мне 250 метров ортохрометиловой пленки. Если нужно, к моей просьбе присоединится редактор «Известий» или Федерации писателей.

8 Апреля. Подряд стоят светлые, прекрасные дни. Вчера слышал единственный раз коротенькую характерную пробу первого зяблика.

А какие ночи!

Леве в Москву:

1) Кино (за пленкой)

2) Анкету КУБУ.

3) Фиксаж: гипосульфит, метабисульф., серн. кислота…

4) Д-р Поль, Кузнец. <1 нрзб.> Журналы. Книги.

5) Каменский.

9 Апреля. Вчера ходили с князем на тягу. Напрасно. Ни одна птичка не пела. Слегка морозило, заря горела, и тишина была, вот тишина! Мне этот воздух к вечеру, как бы напоенный солнцем и тающим снегом, содержал в себе все возможности рождения необыкновенно прекрасных запахов. Вот хрустнул под ногой снег или лед, наклюнулась звездочка, и запахло мне, когда хрустнуло, почему-то первым свежим огурцом, когда разрежешь его ножом и солью посыплешь, в первый раз сезона, первый огурец пахнет первой самой чистой весной, потом это проходит.

Князь сказал:

— Иногда мне бывает так жалко родину, что до физической боли доходит.

Мишка на сцене.

Изображение весны. М. сидит на вытаявшей кочке. Снег тает, и показываются из-под него разные чудеса.

Фотографировал весну: снег с летними облаками; снег на глазах рождает воду, и летние облака уже спешат отразиться в этой мутной воде. Летят журавли. Муравьи выбрались наверх и почему-то лежат толстым слоем, темным пятном на освещенном солнцем муравейнике (как пчелы, когда им холодно). На муравейнике видны дыры, их которых выбирались наверх хозяева.

Зяблик поет, а певчих дроздов почему-то нет, и березка соку еще не дала.

Весь насквозь протравленный весенними лучами, подхожу к полотну железной дороги. Поезд идет, бегут вагончики, очень славные, и люди в них сидят непременно хорошие: нет никому теперь зла от них, сидят, глядят в окно и раздумывают. Наверно и меня среди белых березок заметили, может быть, кто-нибудь узнал и обрадовался: «Вот, — скажут, — и Пришвин идет с топориком в непромокаемых сапогах по воде, сочиняет сказку детям или охотникам».

Мальчишка потребовал: «Сними меня!» Я промолчал. Он лезет. «Убирайся!» — сказал я. Он отстал и камнем меня в затылок, меня, старика, собиравшего материалы для детских рассказов. Что было делать? Он пустился бежать во весь дух. Сверху видели два молодых человека. Я им пожаловался. Они не отозвались даже… Вот так и съел камень.

Конечно, такие мальчишки всегда были, но боли такой не было в душе, и потому камень нынешнего времени гораздо больнее ударил. Боль небывалая. И некуда с ней прислониться, как раньше бывало («некому слезу утереть»). Бывало, все надеемся: вот переможем, нажмем — и будет лучше. Главное, тогда (хотя бы при Ленине) думалось, что можно смириться, по-человечески кому-то рассказать, и поймут, и заступятся. Теперь некому заступиться. И вовсе пропади — совсем не отзовутся, потому что мало ли пропало всяких людей и пропадает каждый день.

Может быть, Сталин и гениальный человек^{63} и ломает страну не плоше Петра, но я понимаю людей лично: бить их массами, не разбирая правых от виноватых — как это можно!

А впрочем, тут есть еще вот что: я, как многие, вероятно, пережидаю и думаю: «Я погожу в стороне, а оно само собой перейдет как-нибудь к лучшему». Между тем без меня оно к лучшему не переходит, и вот почему боль, и так хочется кого-то обвинить. С другой стороны, это уже последнее разложение воли, когда человек доходит до самообвинения…

10 Апреля. Продолжаются золотые дни, утекает вода из лесов в реки. Но вечером при звездах и луне непременно начинается мороз, и, вероятно, этого боятся вальдшнепы и не летят. Явятся они наверно после первого теплого дождя и тумана. Другие птицы — зяблики и певчие дрозды в малом числе прилетели и нет-нет! да услышишь изредка их знакомые песенки.