Дневники 1930-1931

<На полях:> Если так сказать: всякая секта обнажает тайну жизни, благодаря гему сметливые козлы берут власть над овцами и для их успокоения «втирают очки»: легат болезнь, разлом, возвращая идею в природу.

Мелькает в этом аспекте вреднейшая деятельность Зин. Гиппиус. Блок и Белый, возможно — ее жертвы. Она спекулирует самим понятием тайны; нет! если ты коснулся ее, то держи в себе, а сам делай по своему знанию жизнь (совершил чудо).

Пишут письма о «Каляевке», а мне «Октябрь» не шлет журнал. Пишу — не шлет. Полное пренебрежение к производителю. Мысль об этом создает бесплодное состояние бессильной злобы. Это мелочь, но «чистка» уже не шутка, она целиком пленяет злобой своей личность. (Дать денег Т-у купить). Борьба с этим состоянием на два фронта: 1) углублением в творчество, 2) стремительной атакой на причину беспокойства.

Однако все эти меры, как аспирин в инфлюэнции. Болезнь очень глубока: в наше время человеческая личность — ничто, в расчете на смену можно личностью распоряжаться, как вещью. Наркомздрав Владимирский, сменивший Семашко, при своем вступлении стал опрашивать служащих, кто сколько служил. Один, наивный, похвалился: — С основания Наркомата. — Пора в крематорий, — ответил начальник. И уволил служащего. Так перед каждым работником: дай дорогу молодому лучшему.

Книга Чулкова^{89}.

Это литератор, который весь распубликовался: ему даже, пожалуй, и хорошо, все сделал, что мог.

Анархизм. Один утвердил себя в творчестве, он мог бы жить в свободном обществе, зачем ему государственная власть? и он называет себя анархистом (Толстой, Ибсен, Реклю).

Другой, как наш русский крестьянин, устроил себя в своем доме, в деревне, знает одну версту течения своей реки, и все, что приходит к нему от всего государства — все это зло ему. Он анархист. Третий вышел на волю и свою удачу, свои достижения считает мерилом жизни — тоже анархист?

Из всех этих элементов сложилась наша государственная власть, она знает, что все анархисты все сволочи и личностей не признает. Она безлична и отвлеченна, потому что исходит от личников, стертых трением друг о друга на пути к власти. Так возникает «колхоз» (садок анархистов).

12 Мая. С ночи в день дождь, потом гроза с окладным дождем до вечера. Это чудесно, в Мае окладной дождь — отдых от движения бурного жизни, совсем как осень рабочая, но с <1 нрзб.> внутри, что завтра или послезавтра непременно засверкают мокрые зеленые острые листочки.

Смотришь, бывает, на человека и думаешь: что бы за человек он был, если бы марксизма не было.

Т. Дунин, директор музея искусств в Сергиеве вечером, уходя домой, захватывает с собой самую толстую книгу и всю ночь читает, стараясь догнать мир в отношении культурности. Он читает всю ночь напролет какую-нибудь загадочную книгу, напр., о древнерусской старине и старается понять это явление с точки зрения экономического материализма. Мало-помалу он так наторел в этом, что за ночь мог перевести на марксизм довольно толстую книгу. Сегодня, выходя из музея, он сказал: — Не могу себе представить совершенно жизнь без марксизма на земле…

13 Мая. С раннего утра мало-помалу расходятся тучи, и с 8-ми утра начинается влажно-солнечный день.

Борьба со злом возможна лишь путем творчества жизни. Зло в творчестве используется, как самопобуждающее к высшему напряжению творческой деятельности (подлежит разработке и усвоению).

Когда старые березы только цветут еще, на макушке уже есть ярко-зеленые листики величиной в крупную дождевую каплю, но все-таки в общем лес еще серый, вот тут, когда встретится черемуха, до чего же у нее на сером общем фоне кажутся большими и яркими ее листья: в это время у нее уже готовы бутоны, и кукушка поет сильным сочным голосом, и соловьи учатся, начинают, а комаров еще нет. Чертова теща и та в это время очаровательна, она еще не поднялась, а лежит звездой внизу. Из-под воды везде выбрались и сразу же тут и раскрылись ядовито-желтые цветы. В черной воде лесных ручьев…

В этот роскошный день, как часто бывало и раньше, я почувствовал общую неразрывную связь себя с природой, на чем бы ни останавливалось мое внимание — все было мне где-то знакомо, в своем внутреннем мире я находил полное соответствие, так что, наконец, весь, так называемый внешний мир с растениями и небом, и водой, и животными совершенно то же стал, что и я. Все отличие этого внешнего мира и моего внутреннего, что внутри себя я все объединял своим Я, а что было без связи через это я, а жило, как мир совершенно свободно, как в сказке без времени и пространства: в некотором царстве, в некотором государстве… Волшебная нить, такая искусная являлась мне как дар того мира и <1 нрзб.> я — художник, я — обитатель того мира.