Читаем Дневники 1930-1931 полностью

1 Сентября. Солнце взошло опять совсем чисто и опять обильная роса и жаркий день. Хорошо! Только мухи явились в огромном количестве и, что совсем удивительно, комар, который обыкновенно уже после Ильина дня пропадает. И не щуплый комар, а во всей своей силе. Такое наблюдал первый раз в жизни. Утром снимал пауков, потом пробовал охотиться, но опоздал: очень жарко было. На осине в Селкове (в 10 у.) застал глухаря, он, вероятно, с вечера сюда прилетел и задержался. Надо бы попробовать там вечером у этой осины посидеть.

Сегодня при снимании работы пауков я думал о страшном вреде, который приносит нам, так сказать, дачный антропоморфизм и анимизм. Самое легкомысленное усмотрение человеческих свойств в животном создает ходовую легенду, которая определяет на сотни лет неверное понимание жизни животного. К этому присоединяется миф, и вот осел животное, возможно, очень умное и прекрасное, навсегда «осел». Точно так же и наш пра-охотник и пра-ткач паук подвергся такой же обидной дачной антропоморфизации и сделался «пауком»-кровопийцей и кулаком. На самом деле его кровопийство много меньше, чем, например, полезной и прекрасной ласточки, а то, что мы видим, как брюхо, есть магазин его материалов для плетения сетей. Этот магазин у него украшен рисунком, очень похожим как это делают выжиганием на дереве.

Сильная была сегодня роса, и сети пауков от нее стали тяжелыми: не только цветы и тростинки, притянутые к паучиному строительству, гнулись от нависших на них гамаков, но даже и верхушки можжевельников.

Наблюдал телеф. станцию (гнездо) паука просто в листе, который держался в воздухе исключительными паутинами.

Еще видел гнездо в живом скорченном листе, на обратной стороне которого было вздутие величиной в брусничнику и внутри брусничинки личинки (пауков?)

Еще очень красива была сухая береза, превращенная как бы в город охотников-пауков. Я пробовал ее снимать, но солнце давало ореол, а отклониться нельзя было, потому что сети делались неосвещенными.

Еще видел, как один паук, несмотря на росу, принялся доделывать начатую сеть и устроил ее всего не более как в ½ часа. На моих глазах он поймал карамору, муху, а мошкары попадалось такое множество, что он ее и не брал и, наверно, не рад был ей, потому что каждая немного надрывала сеть.

На сыром лугу было особенно много паучиной работы.

Паук — это артист труда, но он, конечно, и не думает о красоте, это солнце и роса почему-то согласились украсить его дело. А скорей всего и солнце и роса тоже не думали о красоте, да… все работают и никто не думает о красоте, но кто работает лучше всех возбуждает радость в человеке-художнике и это сорадование, похожее как бы на узнавание себя самого, как члена творческой огромной родственной среды, — вот отсюда является начало того великого сорадования жизнетворчеству, которое мы называем искусством.

Говорят, что человек определяется, как животное, делающее орудия. Но сеть паука ведь есть орудие, ничем не уступающее человеческим сетям.

Рыболов. — охот, сеть, вероятно, в ткачестве является началом, а ситец (мануфактура) — концом.

Мануфактура — избранное производство. Солнце и роса украшают сеть паука и сеть рыболова очень красива. Ситцевая набойка из цветов…


2 Сентября. Ночевали в сарае, и оказалось, в сене же, только наверху ночевал и Серега. До того я увлекся охотой с камерой, что сплю и все жду, поскорее бы опять светозарное утро. Раз приснилось мне, будто люди додумались использовать на что-то паутину и стали освещать леса прожекторами, чтобы пауки это принимали за утро и работали… Оказалось, сон мой происходил от молнии, которая освещала через щели сарай. И когда в полумраке послышался голос Домны Ивановны: «Серега, вставай молотить», я спросил: «А разве погода хорошая? — Ничего, — ответила Д. И., — пока хорошо».


<На полях:> Те самые черные шишечки на ольхе, которые держатся всю зиму и даже весной, теперь сидят на ольхе зеленые, сочные.


Выйдя из сарая, я увидел на небе борьбу света с темными облаками, но впечатление оставалось такое, что солнце победит. А роса уже была и сильная. Утро определилось серым, роса же обильная — это редко, и я обрадовался: поснимаю сети в серое утро, солнце не будет опалять ореолами. Когда же я прошел на вчерашнее место, там не только новых сетей не было, но и старые куда-то исчезли. Предполагаю, что сети за сутки просто истрепываются, ведь одной мошкары сколько попадается и каждая мошкаринка дерет. И вероятно паук готовит сети в предрассветный час. Вероятно, те немногие пауки, которых я видел за работой утром, какие-нибудь запоздалые, тем более, что заставал я конец работы. И вот, вероятно, в предрассветный час сегодня пауки уже знали, что предстоит ненастье, и не работали. А Домна Ивановна, даже когда уже рассвело, не могла ничего понять и отправила сына возить снопы. Пауки, оказалось, лучше человека знают: сегодня был проливной дождь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное