Читаем Дневники 1930-1931 полностью

Характеристика такого человека, как homo faber[10], или как существо, делающее орудие, неверна: паук ведь тоже делает оружие производства. Разница его с homo в том, что делает орудие свое чувством, а не разумом. Может быть, это чувство тоже является частью общего Разума, но мы привыкли «разумом» у человека называть нечто самое характерное для homo faber: способность делать орудие «на все руки». Паук и рыбак делают только сети, кустари только в своей части, унаследованной от родителей. Для homo faber нет наследственности и родства в производстве, он может перекидываться во все производства, быть всюду и всем «на все руки». Само собой он при этом должен утратить все привязанности к предкам своим, не чувствовать родства с миром и эту часть Разума даже совсем отделить от своего человеческого счетного на все руки разума и назвать его «инстинктом». Понятно также, что обретение этого нового разума, способного с легкостью перекидываться во все области производства сопровождается чувством «свободы». Так, напр., было на днях, приехал в деревню зять хозяйки, коммунист, матрос с женой, дочерью хозяйки. Она истеричка, изнеженная, так сказать, «абортовая». Зашел разговор о детях, он говорит: «Нет, этого не будет!» Павловна ему: «Вы партиец и должны пример давать нам, а если все как вы, то и род прекратится». «А и пусть, — ответил он, — меньше будет этой сволочи. Вот если бы мы в 18-м году всю буржуазию перерезали, так нам бы и пятилетки не надо было теперь, все давно бы сделали». В то же время жена его, дочь хозяйки, не видит никакого смысла в деревенской жизни: в Москве театр, чисто, легко — и все! Да и каждый в деревне теперь, отрываясь от обязанностей к делу отцов, от самих отцов, испытывает непременно при переходе на городское «положение» веселость, легкость и, скажем, свободу.

Чудовищно грубо и смешно, а если поглубже вникнуть, то ведь и не так все глупо: не жить же, в самом деле, как пауки! (Между прочим, поэты и художники являются непременно хранителями органического Разума.) Наши коммунисты, истинные властелины всей природы, всего органического труда, пауки для них есть только техники, Европа с наукой — слуги социализма (все ихнее мы покупаем за лес). Такое homo-центрическое мировоззрение, вероятно, является продуктом европейского индустриального безверия, поддержанного и обращенного в веру русской революцией (изнанка этой веры: «жить хочется»).


<Приписка на полях:> И так надо и быть посему впредь до «установки». При первой же возможности схватятся за органичность.


Мне представляется все так: мировоззрение homo faber несомненно является теперь господствующим на земном шаре, но даже в Европе ему противостоят здоровье и органичность народная, бесчисленные навыки в труде, перенесенные из ремесленного быта в капиталистический, громадная работа ученых, поэтов, художников, приносящих органичность жизни посредством культуры.


4 Сентября. Так и продолжается дождь, как в ноябре с сильным SW. Небо даже не серое, а прямо белое и совершенно сплошное. Вспоминаю, что эта резкость перемен погоды была еще зимой и так продолжается до сих пор. Сидим в пальто дома после росисто-солнечных дней и дожидаемся перемены, как на станции поезда.

Вычитал у Арсеньева, что староверы называют переселенческую мелочь, с ее слабостью и развратом: «шуга». У нас в деревне только один не «шуга» — Качалов. По случаю дождя все сидят, не работают, а у него гумно крытое и он молотит, а когда начнутся ясные дни, он будет картошку копать, а шуга овес дожинать; и так он всегда впереди и ежедневно он даже на работу выходит первый. (Я сказал сегодня дома: «представьте себе, что в Германии все такие в деревне, как наш Качалов»…) Между тем, человек он немудрящий, когда начнешь с ним говорить, то стыдно за него становится: до того он, такой значительный в труде, такой рослый и красивый, начинает вывертывать неприятно по-городскому свое слово и мысль. В общественной жизни он мало годится руководителем: «уедчив» — говорят о нем. Но все прощается ему за его красивый труд и (хотя он считается кулаком), чувствуешь, что такой человек все-таки гораздо ближе к социализму, чем «шуга» (социализм — в смысле поэзии, может быть религией творческого труда).


А литературная шуга?

Вот уж тут я похож на арсеньевского старовера: живет на месте не более 5 лет, как только приближается «шуга», так он продает им дом, а сам уходит подальше.


5 Сентября. Вот еще одни сутки сплошного дождя. Говорят, что в Зимняке вода Дубка идет через шоссе и что вообще настоящее наводнение, притом еще холодно… Достали за 6 руб. ½ лит. водки, позвали Шершуновича и выпили за хорошую погоду. Ночью ветер несколько стих, и к утру дождь приостановился, но сейчас в 6 утра все-таки ничего нельзя сказать о перемене, скорее — в одном положении. Выпивка наша видимо не помогла.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное