Дневники 1930-1931

В можжевельнике были бесчисленные дрозды-рябинники. И конечно со стороны поймы все время слышался журавлиный крик. Хищников летало над поймой чуть ли не больше, чем таящихся в ней птиц. Заметив на кочке пучок белых цветочков, столь обычных для дупелиных цветов, я бросил тушку убитого дупеля и занялся съемкой. Через некоторое время какой-то писк вверху привлек мое внимание. Оказалось, это высоко летели, кружась, два крупные хищника, похожие на орланов, один из них, который пониже, время от времени свистел, потом складывая крылья, превращался на мгновенье в падающий комок и снова расправлял крылья и поднимался. Впрочем, очень возможно, что свистел не он, а другой, летавший кругами выше него.

Ни что коммунист, ни что матрос и проч. и проч. не входило совершенно материалом для деревенского суда, когда Нюша умерла, а у каждого на уме было уголовное дело. Деревенские люди увидели в нем просто легкого человека: жалования получает 300 р. в месяц, а одежда неважная, потом он у одного попросил махорки и, когда выкурил, еще попросил, а когда уезжал, на дорогу денег попросил и еще хуже: в Сергиеве, у того самого парня, которого принял на службу и взял с собой, выпросил на литр и выпил… Какой же это человек!

Вечер строгий, заря оранжевая и очень долгая. Окна отпотелые с ручейками, цветущая герань прилипла к окну так, что лепестки оторвались. И через это прекрасное окно долго смотрела оранжевая заря.

Тагор в Москве! Вот приехал из Индии смотреть, а я не хочу из Сергиева ехать в Москву. Тут много личного. Тагор богатый, я нищий. У него народ, в который он верит, у него школа. У меня народ, как бы исчезающий. И какая тут школа… И я сам в обществе какое-то суконное рыло… Что увидит Тагор? какую-то европейскую погудку на русский лад. Не увидит он деревенских бледных детей, растущих на хлебе и картошке без молока.

21 Сентября. (8-е С. Рождество Богородицы).

Глубокий мороз («глубокий» — т. е. рожденный ночью в предрассветный час при звездах, а не при восходе солнца). Это 5-й. Лужицы были подернуты. Все сияло. Часов с 10 у. при безоблачном небе, солнце начало светить тускло и тревожно, начался западный ветер. После обеда солнце скрылось за тучами. Ветер перед ночью затих не совсем, потом взялся с большой силой и всю ночь на дворе бушевало и лил дождь до утра.

Утро посвятил фотографированию мороза. Нашел, вероятно, старую, брошенную паутину, которая обмерзла и стала очень толстой. Снимал побелевшие звездочки моха, похожие теперь на кристаллы. Пользуясь черным фоном пня, снял листья, обрамленные кружевом мороза. Пробовал против солнца снимать блестящие обмерзшие ветви. Росу после мороза…

Утро. Только, только занималась заря. Трава была белая, и бревна тоже побелели. В деревне все спали, но с гумен слышалась молотьба цепами. Спали журавли над колодцами. Одно ведро было забыто на журавле и, оставаясь на краю колодца в таком положении, не выливало воду, а держалось за петлю журавля. В деревне все вещи без людей — забытая борона, плуг, телега, иногда ушат чрезвычайно выразительны.

<На полях:> Мотив для фото.

Из птиц, мне думается, первым начал дятел. Он прилетел и, по-видимому, еще сонный, затих в желтых березах. Я начал работать и через некоторое время обратил внимание, что в полной тишине все березы стояли, как восковые, а с одной почему-то слетали желтые листочки. Потом я расслышал там стук работы дятла и понял, что дятел, ударяя носом о ствол, трясет дерево, и оттого тронутые морозом листья слетают. Другие птицы как-то очень не торопились. Только уж когда солнце позолотило верхушки сосен, над лесом, поспешая, пролетела стая лесных голубей (еще здесь). Соединенные семьи крестьян для молотьбы, кончили работу, пошли завтракать, коровы пачкали в поле, и только тут тетерева, один не видя другого, по каким-то тайным вехам, по воздушному пути полетели на ток. Тоже как будто с запозданием против людей пошли молотить. И наш здешний постоянный бормотун заиграл.

<На полях:> Дятел тих — это с березы падали желтые листья. (Сокращение).

Тайна творчества. Свет и мороз — это братья родные. Так я подумал, и вот что пришло в голову вслед за этим: «Не совсем от нас зависит семейное счастье, и даже без счастья просто устроенная деловым порядком семья, не вполне в наших руках. Тут есть много от «судьбы», понимаемой как живая сила всех предшествующих нашей личности сил. В нашей власти прибавлять к этой «судьбе» личность нашу, но не в нашей власти идти против судьбы. Потому семейное творчество не всем удается и не всякий обязан устроить семью. Можно жить и без семьи, но каждый обязан в ином своем творчестве жизни устроиться так, будто он создает семью».

Евангельское направление идет против семьи, но построено оно на семейных образах («духовные» братья и сестры и т. д.). Быть может и все образы (в искусстве) такого же происхождения, и все образы в родстве.

Родство образов. (Свет и мороз — братья).