Дневники: 1936–1941

Еще одна любопытная особенность. Мейнард считает «Годы» моей лучшей книгой; говорит, что одна только сцена Элинор и Кросби превосходит весь «Вишневый сад» Чехова401, и это мнение очень умного человека, пускай сказанное от чистого сердца, волнует меня гораздо меньше, нежели нападки Мюира, которые медленно, но верно проникают в душу. Дело не в тщеславии, а в каком-то другом чувстве, и оно исчезнет сразу после выхода следующего номера «Listener». Л. ездил в Тилтон и там вдоволь наговорился с близкими друзьями. Мейнард нездоров; судорога в сердечной мышце. Пальцы ног не разгибаются. Лидия встревожена. Странно, ведь на Рождество он сказал, что здоров как никогда. Разговоры о том, что делать с Джулианом, который всем кажется подавленным. И никаких газет сегодня утром – сколько же на меня вылилось злобы, что я весь день была в легком раздрае. Но если Дезмонд и возьмется за меня, он позволит себе немного благосклонности и уныния. Скорее всего, он не возьмется. Поскорее бы избавиться от рецензий! С огромным удовольствием читаю Бальзака402. Возвращаются силы читать романы.

Мейнард назвал «Годы» трогательной книгой; более нежной, чем все остальные мои работы; она не озадачила его, как «Волны»; символизм не напрягает; очень красивый язык; нет лишних слов, только нужные; он еще не закончил. Но как совместить два противоположных мнения: что это самая человечная книга и самая бесчеловечная? Ох, забыть бы все и писать – завтра я просто обязана сесть за работу.

9 апреля, пятница.

[Лондон] «Твоя отрада вряд ли хороша – она, конечно, слепоте сродни»403. Да, но моя отрада не слепа. Именно об этом достижении я думала в начале четвертого утра, когда мне исполнилось 55 лет. Я лежала без сна, такая спокойная и довольная, как будто выбралась из водоворота событий, погрузилась в голубое тихое пространство и пребывала там с открытыми глазами, в безопасности, готовая ко всему, что может случиться. Такого чувства у меня прежде никогда не было, но с прошлого лета оно возникало несколько раз – в глубокой депрессии, когда я как будто выходила из нее, откидывая одеяло, лежа в постели и глядя на звезды, – в те ночи в Монкс-хаусе. Конечно, днем это [?] раздражает, но что поделаешь. Так было вчера, когда пришел старина Хью и ничего не сказал о романе «Годы». Он стал толще, грубее. Я не чувствовала в нем прежнего добродушия – думаю, Голливуд немного испортил его. Пришел Ишервуд. Мы болтали о королевской семье: Хью будет писать репортаж о коронации для «Daily Mail» и получит ?200 за 2000 слов. Потом он рассказал нам правдивую историю о Фрэнке Воспере404 и мистере Уиллесе405 – содомия – внезапный порыв у борта корабля – как располнело его лицо, как он боялся стать уродом. Вот за что я люблю Хью. Но его дар рассказчика изнашивается. Мистер Дэвидсон406, пастор в бочке, приглашает его на обед. Хью не слишком интересуется человеческой природой. Его вечно что-то раздражает. Тем не менее вечеринка прошла очень живенько, а когда она закончилась, я прогулялась по площади – первая летняя вечерняя прогулка – и полюбовалась нашими патриотическими клумбами с красными, белыми и синими гиацинтами. В мае мы едем во Францию.

14 апреля, среда.

Я должна заставить себя исправить «Гиббона» и отправить статью сегодня. Но после стольких месяцев работы исправления почти заставляют меня корчиться в агонии. И чтобы успокоиться, я отвожу 10 минут записи в дневнике на скорую руку. Я закончила, то есть набросала свое эссе для Би-би-си, причем с некоторым воодушевлением. Старушка Этель приходила на чай [9 апреля] и оставила все свои шипы в моей плоти. Сказала, что я самая сильная из женщин, намекая на то, что мы с Л. по каким-то причинам не звали ее в Родмелл. Но я не стала писать и говорить ей об этом. Нет, я погрузилась в единение и тишину. Как странно! Было бы скучно, не будь мой разум так активен. Сегодня утром ни одного письма – с тех пор, как вышли «Годы», их всего 10–11 штук. Никто не говорит со мной о романе, никто о нем больше не пишет. Похоже, с глаз долой…* И я как-то глупо избегаю встреч с теми, кто будет или не будет обсуждать со мной книгу. Тем не менее она продается лучше, чем все мои романы. Издательство «Harcourt Brace» продало по предзаказу в Америке 12 тысяч экземпляров – мой рекорд. Честно говоря, я не знаю, что и думать об этой книге: хороша она или плоха? Честно говоря, я шоке и поэтому не буду думать, а как можно быстрее вернусь к «Трем гинеям». В голове опять свежо, словно рассвет в июне. Впереди еще один рывок.

Сегодня вечером ужин с Кингсли Мартином, Стивеном Спендером и Джулианом. К.М. взволнованным голосом спрашивает Л., почему я не хочу писать для NSN. «Из-за денег?» Они предлагают увеличить мой гонорар и количество слов. Так что же мне ответить? Правду?

* Продано, кажется, 9300 экземпляров.

15 апреля, четверг.