Дневники. 1984

12июня. Пьеса вообще никак не идет. Чувствую себя плохо, вялость. Ох, это грустное прощание с молодостью! Кстати, прочел очень жесткие записки Лидии Гинзбург. Старость как социальная старость. Много других очень точных впечатлений.

Поразила Петрокрепость. Ничтожный клочок земли, вызывающий такие поразительные исторические ассоциации. Но это и служение человеческого духа. Наверное, над крепостью какое-то сгущение скорби и жалости, все здесь пронизано умственным электричеством.

Подъехали в Петрокрепости (мне по сердцу старое название — Шлиссельбург) в одиннадцать вечера, отплыли в полночь. Призрачные сумерки в тяжелом течении Невы. Запомнился современный памятник в разрушенном соборе. Стал вспоминать список узников.

Весь вчерашний день гуляли: были в Лодейном поле. Ничего. На памятнике, установленном радением купца, новая табличка: «кой ты купец, вон его из истории». Несправедливо все это.

Сегодня были на Марциальных водах и ездили к водопаду Кивач. «Алмазна сыплется гора С высот четыремя скалами Жемчуга бездна и сребра Кипит внизу, бьет вверх буграми...» Не ожидал, что попаду в эти места. И память о стихах Державина, и упоминание в документах Петра. Для меня это оказалось более неожиданным, чем если бы я попал в Америку.

13 июня. Тринадцатое — будь осторожен. Сегодня в полдень отплываем из Петрозаводска и едем на Кижи.

14июня. Пьеса немного продвигается, т.е. решается ее композиция — ближе к третьей повести книги. Мой широкозахватный метод терпит катастрофу.

Вчерашний день был посвящен Кижам. Как же велика Родина, какие удивительные формы есть у нее для счастливой жизни, чтобы радоваться каждый день? И сколько дерзости и веры в собственные силы нужно было иметь, чтобы построить два этих храма. Какой поразительный вызов! Что увидел и почувствовал дерзкий плотник, первый раз усевшийся на бревне на самой вершине сруба. Это был первый взгляд человеческий с верхней точки. До этого так мог смотреть в здешних местах лишь Бог.

Вот мысли, которые пришли в голову, когда смотрел я на разбегающиеся, темно-зеленые острова. Когда отплывали, Кижи, две церкви еще долго виднелись вдали, меняя объемы и превращаясь в рыцарские замки, мечети, многобашенные города.

8 июля. Не писал Бог знает сколько. Прошел съезд писателей, который принес много разочарований. В выступлениях отчетливо читались собственные обиды, нежели стремление ратовать за общее дело. Я радуюсь только одному: не дал втянуть себя в склоки и перемазаться. Обошлось без доверительных разговоров и сплетен. На чем зиждется наше стремление говорить о чем угодно, только не о литературе? Съезд превращается в парад благих намерений. Все было бы нормально, если бы разговоры подкреплялись литературой. В этом мире писательское мнение должно быть выражено произведениями, художественным словом. Чего ждать от Рождественского, бывшего удачного поэта? Наша поэтическая гвардия — Вознесенский и Евтушенко — сыграла по спектаклю, сценарии которых предварительно оговорены.

В выступлении Бондарева был намек на «Имитатора» — окраска этого намека неясна, но уж, конечно, в соответствии со вкусом у Ю.В., не без раздражения.

За последнее время подготовил рукопись «Гладиатора», у которого теперь новое название — «Временщик и временитель». Название вытащил Б. Тихоненко. В моем сознании оно пока прижилось, но, чувствую, все еще тысячу раз поменяется.

Ленинская пьеса подвигается тоскливо, но я в нее верю, потому что нашел какие-то ходы. Дай Бог, все пойдет.

Сегодня в очереди за кабачками и помидорами прочел повесть А. Курчаткина «Бабий дом». Надо написать ему письмо, много терпения, уверенности в интересности этого сострадательного быта, но все это уже ушло. Есть фразы, которые меня просто пугают длиннотами и неуклюжестью. Хотя о литературе по фразам судить нельзя.

Сегодня на почте встретил Г.Я. Бакланова. Он рассказал историю о том, как Г. Марков еще на пять лет остался Марковым. Как известно, в Кремлевском дворце он своего доклада не дочитал. На 12-й минуте ему стало плохо и он был госпитализирован. Тем не менее, на следующий день к тов. Лигачеву пришла делегация: Катя Маркова, Агния Кузнецова и Георгий Тараторкин — дочь, зять и жена, и сказали: «Г.М. — полон сил, и он повесится, если не будет выбран». Повесится, дескать, от позора. Каково?

Еще 5 лет писателям придется тащить на себе эту семью и слушать команды, передаваемые через Ю. Верченко.