Дневники

Здравствуй, папаша. Ты радость наша — Когда есть щи и каша, А как нету щей и каши, То не надо и папаши.

Совсем не спал. Лодка. Мечислав. Боба считает по-фински: юкса, какса, колма, пли, пу!

Коля и Лида признались мне в лодке, что они начали бояться смерти. Я успокоил их, что это пройдет.

[Страница вырвана. — Е. Ч.] .Дети играют с Соколовым Женей в крокет, и мне приятно слышать их смех. Теперь я понял блаженство отцовства — только теперь, когда мне исполнилось 35 лет. Очевидно, раньше — дети ненормальность, обуза, и нужно начать рожать в 35 лет. Потому-то большинство и женится в 33 года.

Читаю Уитмэна — новый писатель. До сих пор я не заботился о том, нравится ли он мне или нет, а только о том, понравится ли он публике, если я о нем напишу. Я и сам старался нравиться не себе, а публике. А теперь мне хочется понравиться только себе, — и поэтому я впервые стал мерить Уитмэна собою — и диво! Уит- мэн для меня оказался нужный, жизненно спасительный писатель. Я уезжаю в лодке — и читаю упиваясь.

Did we think victory great?* So it is — but now it seems to me,

when it cannot be help’d,

that defeat is great,

And that death and dismay are great1.

Это мне раньше казалось только словами и wanton⁹⁶ формулой, а теперь это для меня — полно человечного смысла.

1917, май. Колькины вирши:

ПОРКА

Раз поспорил с Васей я, И дошло до драки. Уж покажет папа мне, Где зимуют раки. Вот позвал меня отец И велел ложиться. Я почувствовал вконец, Как рак шевелится. Больно-больно так скребет И сдирает кожу, И по пяткам сильно бьет, Попадает в рожу.

Июнь. Ходил с детьми к Гржебину в Канерву. Гржебин, заведующий конторой «Новой Жизни» — из партии социал-прохвостов. Должен мне 200 р., у Чехонина похитил рисунки (о чем говорил мне сам Чехонин); у Кардовского похитил рисунок (о чем говорил мне Ре-Ми); у Кустодиева похитил рисунок (о чем говорил мне Кустодиев); подписался на квитанции фамилией Сомова (о чем, со слов Сомова, говорил мне Гюг Вальполь); подделал подпись Леонида Андреева (о чем говорил мне Леонид Андреев). Словом, человек вполне ясный, и все же он мне ужасно симпатичен. Он такой неуклюжий, патриархальный, покладистый. У него чудные три дочери — Капа, Ляля, Буба — милая семья. Говоря с ним, я ни минуты не ощущаю в нем мазурика. Он кажется мне солидным и надежным.

Здесь у нас целая колония.

Ада Корвин. Безобидная босоножка. Пожилая и немного жалкая эстонка. Учит пластике Лиду, Женю (Соколова), внуков Репина и т. д. Скорее приятная.

Соколовы. Она круглая бездельница; хохлушка; сплетница; соглядатайша — и уверена, что она передовая и несет какое-то знамя; он — самодовольный, неглупый, кругленький, 1917

лысенький буржуа, профессор, скорее хороший.

Цирус. Муж и жена. Известны мне мало.

Н. А. Перевертанный-Черный — добр, ничтожен, плюгавая душа, весь в мелочах, в пошлом (впоследствии оказался бандитом. — 1953).

Полякова Ада —томная певица, связавшаяся с пожилым певцом. Матовая.

Добраницкий Мечислав — человек недалекий, но поэтический. Член Исполнительного Комитета (где?). Его жена — добрая, талантливая.

Ре-Ми, карикатурист. Хотя я в письмах пишу ему «дорогой», но втайне думаю глубокоуважаемый. Это человек твердый, работяга, сильной воли, знает, чего хочет. Его дарование стало теперь механическим, он чуть-чуть превратился в ремесленника, «Сатирикон» сделал его вульгарным, но я люблю его и его рисунки и всю вокруг него атмосферу чистоты, труда, незлобивости, ясности. Возле него, как жаба, его старая жена Софья Наумовна, жившая с Аверченко и еще с кем то, ненавидящая Ре-Ми и вышедшая за него ради денег, о чем она сама говорит. Она боится его, и при нем притворяется любящей, нежной женой, но без него говорит о нем цинично и грубо, мне кажется, она может его зарезать при случае.

Потапенко, Игнатий Ник. Относится к себе иронически. Мил. Прост. Самый законченный обыватель, какого я когда-либо видал.

Среда. Июнь. Были у Репина. Скучно. Но к вечеру, когда остались только я, Бродский, Зильберштейн и П. Шмаров — все свои, — Илья Еф. стал рассказывать. Рассказывал о Ропете. — Ах, это был чудный архитектор. В то время фотографий не было, и архитекторы так рисовали! Он, Ропет, был очень похож на меня, лицом, фигурой — (помнишь, Вера?) — но он чудно, чудно рисовал. И вот с ним случился случай. Он поехал в заграничную поездку… от Академии… я тогда отказался, остался в России. Он окончил почти в одно время со мной… поехал в Италию… всюду… и все рисует… церкви, здания… мотивы… И все в чемоданчик… рисует, рисует… и чемоданчик для него дороже всего на свете… Ну, едет в Вену… и так много рисовал, что сомлел — ехал, должно быть, 3-м классом, — сомлел, обморок, — носильщики его вынесли… и он очнулся только в номере гостиницы.

— А где мой чемоданчик? Где рисунки? — Туда, сюда… нету. Ай- ай-ай, ищут, ищут, нету… А Ропет, он вдруг вот так (скрючился) — да так и остался шесть лет… И с тех пор он не мог оправиться. По- 1917 том он рисовал, но уже не то… Так и погибла карье

ра. (Лицо И. Е. изображает страдание.)