Дневники

Я звоню ему подряд часа три, а в промежутки читаю “Путевые картины” Гейне. Он презирал мещан, восхищался пейзажами и торсами дам. Ум блуждающий и забывчивый. Н. Карамзин, которого я прочел недавно: “Записки русского путешественника” — и возвышенней, и проще, а главное — не презирает земли, несмотря на то, что это занятие и достойное художника, и недорого стоит.— Мой фотокорреспондент потребовал, чтоб мы выехали немедленно, словно я выдаю пропуска. Я ему скромно разъяснил, что мое воздействие на Боева весьма посредственное.

 

8/III.

Кто первым форсировал реку Одер.

Артиллеристы долбили вражеский берег, а младший сержант А.Пискун наводил переправу. Укладывали доски, командир взвода лейтенант Агафонов, укладывая доски, торопил:

— Попробуем еще быстрее, друзья. Это — дорога на Берлин. По пояс в воде, под огнем. Переправа готова раньше срока. Немцы окопались за насыпью. Вытаскивали фрицев за шиворот.

— Река за нами. Наш путь только вперед, на Берлин.

Новая группа немцев. Командир лейтенант Запольский встретил их непрерывным пулеметным огнем. “Мы прошли вперед через множество вражьих трупов”,— говорит старший сержант Моревич.

Помогали пулеметчики. Наводчик пулемета младший сержант Володцов не давал немцам поднять головы. Несколькими очередями уничтожил вражескую пулеметную точку, мешавшую продвижению.— Пулемет заработал на фланге. Командир Рябцев бросился туда. За ним — автоматчики, Кукушкин и Котлук. Они заползли к дзоту сзади, а Рябцев, для верности, бросил туда несколько гранат. Убито три немецких пулеметчика. “Приманка голосованием”. Гитлеровский офицер и солдат стоят в переулке населенного пункта. Вдруг с земли застрочили два автомата.

Первыми переправились на тот берег пулеметчики: командир взвода младший лейтенант Дьяченко, командир пулеметного расчета старший сержант Абрамов и наводчик Росляков. Ночью взяли с собой два станковых пулемета, патроны и по пояс в воде переправились через реку. Влезли на высоту, закрепились, оборудовали огневые позиции, замаскировались. Гитлеровцы хотели

316

сбросить их в реку. Немцы вставали, но пулеметчики подавляли их. Стрелки переправлялись через реку. Старший сержант Стацен-ко — пулеметчик — ранен и обещал тотчас же вернуться обратно в строй.— Бронебойщик красноармеец Армадный подпустил самоходку на тридцать метров и выстрелил в упор. Пушка загорелась. Вторая вышла с фланга и проскочила к пулемету. Армадный подбил ее из-за каменного здания. Старший сержант Абажуров форсировал глубокий канал, за ним — насыпь. Немцы,— за ними эсэсовцы: приказано держаться до последнего. Он бросился в ледяную воду, переплыл канал и пополз вдоль насыпи. Он навалился телом на ствол пулемета. “Вперед за Сталина, за Родину!” Старший лейтенант И.Маркзон — “Вечная слава тебе, наш герой Абажуров! Народ никогда не забудет твой бессмертный подвиг”.

 

9/III.

Разнообразные картины на шоссе от Седлец к Варшаве. Катят чемоданы, велосипедисты, женщины в комбинезонах, как у эскимосов, отороченные мехом фуражки. Пешком, по накатанной дороге катят ящики: салазок мало. Обозы все на колесах. Дети на салазках не катаются. Фуражки и под ними вязанные наушники.

Три пункта обогрева, на которых мы останавливались. Первый — за Смоленском, в лесу, жилье каких-то немецких офицеров; второй в польском домишке, брошенном хозяевами возле Бреста, и третий, наконец, возле советского посольства на берегу Вислы, возле первого края обороны. Красное поле — на нем на казармах белый польский орел. Обедали, кроме того, в двух. Шофер, которому все плохо. У него золотые часы, так он говорит, что крышки тонкие. Разговор о вещах,— что можно провезти на обратном пути. Ушел менять деньги: какие-то дела у него с 1осквой.

 

10/III.

Синие тучи, клочковатые, и среди них, как полынья, неровное жерло. Оно выпускает луч света. Он идет далеко-далеко по крышам домов, по кранам возле построек, и освещает, как прожектор театр. Затем большое жерло замыкается. Остается маленькое, точно поправка к тому сожалению, которое испытали все, когда оно сомкнулось. Но, это уже не то, словно получил сдачи двухгривенным с червонца. Уходит. И опять тучи, низкие, грозные, как

317

шерсть, из которой катают грубые валенки, вонючая, липкая. Несется ворона,— и странно, хоть это и обман,— мне кажется, что она летит в проблесках среди туч, впрочем, таких же неясных, как если б окно замазали серой краской и она кое-где протекла.

Старики: тающий грязный снег на черепе, а на лице овраги-морщины. Солнце будит траву и прогоняет сугробы. Благодари или нет,— смена времен года,— придет!

 

13/III.

Разговор с генералом: “Самая бессодержательная беседа, которую я когда-либо вел”. Типография. Бумага. Сообщение по телефону о фронтах, две тысячи пленных. Планы поставок: не надо кроличьих шкурок. Медь, свинец, олово, во вторую очередь — кожи. Указывает пункт, куда надо сдать. Затем разговор о кинематографии: нет фильмов. Гербы государственные. Типография.