Дневники

Мне всегда хотелось, чтобы меня хоть однажды посчитали за превосходного актера!

Чтобы получить краски и полотно для Зинаиды Владимировны и Миши, Тамара написала во “Всекохудожник”, что я, Всеволод Иванов, занимаюсь живописью. Ей выдали краски и холст, и были очень польщены. Но, я, действительно, мечтаю о живописи!

 

23. [XII]. Среда.

Написал статью для “Известий” о Федорове²³⁰.

229

Вечером сидели у Бажана, потолковали, выпили кофе, — и вот 3 часа ночи, а заснуть не могу.

 

24. [XII]. Четверг.

Статья напечатана.

Вчера был в ЦК комсомола, говорили о литературе. Я высказал то, что думаю, — и меня пригласили высказать это на совещании о работе издательства “Молодая гвардия”, которое происходит у них. Дали серию книжек о Героях Советского Союза. Дрянь ужасающая.

Проснулся в 6 утра, и весь день ходил с пустой головой и с слипающими[ся] глазами. Гусевы переезжают в “Метрополь”, их пускают туда на две недели.

Читал книжку русских юмористов, относящуюся, примерно, к 1912 году. Боже мой, какое гигантское влияние Чехова — на всех! Почему-то раньше этого не было заметно.

Окончательно придумал сюжет “Сокровищ Александра Македонского”, — и очень доволен им: много неожиданностей, препятствий, поисков. Если бы удалось сделать характеры, — было бы чудесно. Уже хочется писать, хотя “Проспект Ильича” еще никак читают.

25. [XII]. Пятница.

День мелких и весьма чепуховых неудач. Утром — беспричинная тоска. К полудню позвонили, требуя, чтобы очистил номер. Обещал. За столом, напротив, сидит пьяный Л.Соловьев²³¹, автор “Возмутителя спокойствия”, называет меня “гением”, а Тамару — никудышной, загубившей меня. Ругаться с пьяным? Не хочется. Голова будет болеть, да и как злиться на дурака, который и себя называет гением, да еще, вдобавок, больше меня. Идет война, погибают миллионы, а быт остается бытом. Писатели пьют водку, чествуют друг друга “гениями”, — и пишут вздор, как прочтенная, например, вчера книжка о Героях Советского Союза. Скучища. Пошел по книжным магазинам, и только рассердился. Книг нет, за прилавком в холоде стоят неграмотные девчонки в длинных штанах. Ну, я понимаю, что раньше, мерзли книжники, люди дела, а теперь? Пришел домой, — а ужинать нечего: дал официанту свой талончик на ужин, фамилию у него не спросил, и он, вместе с моими деньгами, исчез бесследно. — Идет митинг —

230

25-летие Украины. “Известия” спросили у меня год рождения и место рождения,— но билета не послали. Во время обеда узнал, что убит Дарлан²³². То-то работы историкам и романистам! — В “Правде” статья: прямой отклик на мою: Федоров написал о своем отряде и подписал “Орленко”. Хоть одно удовольствие. Из Ташкента вестей нет, и это меня очень беспокоит: не болен ли Комуся?

Завтра уйду из гостиницы, где я прожил два месяца — ровно, так как приехал в Москву 26-го. А сегодня Рождество, 9 часов вечера, сижу в комнате один, выпил кофе и даже ознаменовал праздник тем, что съел два куска сахару. На душе томление — по ребятам, по Ташкенту, по глупой и неустроенной жизни, по желанию писать, и по желанию печатать, а печатать я могу только статьи, которые мне писать скучно. На дворе мороз, градусов 10 не больше, вообще зима снежная и мягкая, мальчишки катаются на салазках, так как подметки у мальчишек рваные, то у них проволокой подмотаны куски шинельного сукна. В столовой разговоры о лимите и водке, да о табаке, вонюче, грязно; из рупора непрерывно несутся аплодисменты. Матовый шар с медным поясом, похожий на глобус, свисает с потолка.

Позавчера был Б.Д.Михайлов. Он сказал:

— Обстановка так сложна, что можно предсказать события разве за два месяца. Ну вот. Например, Америка хочет “дарланизировать” Европу...

И, не предсказал и на два дня. Дарлана уже нет.

26. [XII]. Суббота.

Перетащился из гостиницы домой — “на Лавруху”,— и вдруг почувствовал, что такое тишина. По переулку словно никто не ходит, не говоря о том, что автомобилей нет и в помине. На лестнице тоже шагов не услышишь. Телефон испорчен — можно звонить от меня, а ко мне нельзя. Чувствую себя от этой тишины не по себе,— а я и не замечал, мне казалось, что в гостинице тихо.

В “Гудке” обещали к понедельнику сообщить,— через своего ташкентского корреспондента,— что с моими детьми.

27. [XII]. Воскресенье.

Весь день укладывал книги, смотрел старые журналы, в минуты отдыха “Русский вестник” и “Отечественные записки”. Я в ва-

231

ленках, данных мне Ник[олаем] Вл[адимировичем],— терпеть холодок можно, только, опасаюсь, что долго сидеть за письменным столом будет трудно, замерзнешь.