Зощенко долго рассказывал о том, как он пришел к умению писать пьесы. Он вывел закон — «каждое действующее лицо, даже эпизодическое, должно иметь свою историю, свой аспект, который и должно развертывать». («Я переменил любовницу», — сказал он небрежно, а сам — старый, морщинистый, в потертом костюме и в жилетке, которая заменяет ему галстук.) — Симонов, прочтя его пьесу, обещал ему «подбросить пару тысяч». — «Пару, значит, четыре?» — спросил Федин. Зощенко ответил, глубоко выговаривая «о» — «Он выписал две». — Зощенко спросил Б. Келлермана{503}
: «Как вы себя сохранили?» — Келлерман ответил: «Я всегда прихварывал, а вот теперь мне стало легче». — Мне он сказал по-русски, когда я отказался от сахару: «Захар — нет?» Он объяснил — его спросили — «Танец Смерти?», подвижными своими пальцами, подчеркивая, он сказал: «Танец в смерти. Это история человека, который не желал, однако, сотрудничать с фашистами. Другого пути не было. Таких было много в Германии», — и он добавил: «Но этого нет сил рассказать». — Зощенко заметил, что немец что-то тщательно записывает: «Что?» Немец объяснил — «Он хотел поехать с женой. Его не пустили. Он обещал ей записать, что ест. И все записывает: салат, суп. Исписал уже 15 страниц». — Катаев и Зощенко в Ленинграде. Катаев позвонил: «Миша. У меня есть 10 тысяч, давай их пропьем». Приехал на одной машине, она ему не понравилась — велел найти «Зис—110». Нашли. За обед заплатил 1 200. Уезжая, вошел в купе и поставил три бутылки шампанского. — Объясняя свое поведение в инциденте с Зощенко, Катаев ему сказал: «Миша. Я думал, что ты уже погиб{504}. А я — бывший белый офицер». — За ужином, прихлебывая коньяк, Зощенко спросил Федина, который на мое приглашение пришел с задержкой и видел Зощенко впервые: «Костя, а ты не думал, что я — погиб?» — Горбатов{505} пригласил обедать, затем повел в «Националь» и там, под каким-то предлогом, повел Зощенко к немцам.Чернышевский — «Что делать?»
Б.-Гарт — «Аргонавты „северной Свободы“»
Л. Толстой — «Живой труп»
одна и та же тема, — и, однако,
как разнообразно{506}
!Литва. 1937 г.{507}
Мотив (без слов) — «Хороша страна моя родная» —23. XI — 1950 года.
Переделкино. Зима — 13°.
Видел сон. Тамара и Кома приехали из Москвы. Тамара хмурая. Кома боком подошел к столу, положил газету и поспешно сказал: «Тут про тебя напечатано». Я развернул «Правду». На второй странице внизу небольшая заметка, не помню уж о чем. Напечатана чья-то фамилия и за ней: «и мерзавствующий иезуит Вс. Иванов». Я похолодел и не стал читать дальше. И проснулся.
10. VII. 1954 года.
Гроза. Дожди не подряд, а с перерывами. В промежутки грохочет гром, сверкают молнии, — и вся эта дачная местность, с ее домиками, заборами из штакетника, грядками огородными, кустами смородины, зараженными огневкой, раздвигается до пределов необычайных, почти звездных…
1/I.
Арагон{509}
, Э. Триоле{510}, Андрониковы, Н. Хикмет{511}, Л.Ю.{512} и Катанян{513} обед. Вечером — Л. Толстая. Все разговоры о съезде.2/I.
Вечером — Каверины, жена Кашновского — ужасающая ломака, и опять разговоры о съезде.
3/I.
Никого не было. Читал Мопассана. М. б. — важнее не уметь писать? Они, отцы, чересчур умели.
4/I.
Никого. Головная боль. Пытался писать «Меч-кладенец»{514}
, а вместо того обдумывал пьесу, которую вряд ли напишу.5/I.
Никого. Перепечатывал «Меч-кладенец», очерки о Болгарии. Читал Мопассана; какое странное занятие эта литература.
6/I.
Переписывал «Меч-кладенец». С громадным трудом закончил первую главу. Вечером — [нрзб.] и Василий Вельмицкий.
7/I.