Дневники

Народ? Церкви полны молящихся. Народ дошел до предела отчаяния, отчаяние это слепое и слепо гонит его в церковь. Народ русский никогда не был православным. Никогда не был религиозным сознательно. Он имел данную форму христианства, но о христианстве никогда не думал. Этим объясняется та легкость, с которой каждый, если ему как бы предлагается выход из отчаянного положения – залгаться в коммунисты, – тотчас сбрасывает всякую «религиозность». Отрекается, не почесавшись. (Даже Г. удивлялся.) Невинность ребенка или идиота. Женщины в особенности. Внешние традиции у многих под шумок хранятся. Так – любят венчаться в церкви. Не жалеют на это денег и очень хитрят. Ну, а кому все равно нет выбора, все равно отчаяние и некуда идти, – идут в церковь. Кланяются, крестятся – молятся, в самом деле молятся, ибо Кому-то, Кого не знают, несут душу, полную темного отчаяния.

Большевики сначала грубо наперли на Церковь (истории с мощами), но теперь, кажется, изменяют тактику. Будут только презирать, чтобы ко времени, если понадобится, и Церковь использовать. Некоторые, поумнее, говорят, что потребность «церковности» будет и должна удовлетворяться «их церковью» – коммунизмом. Это даже по-чертовски глубоко!

Написала – и как-то мне стало противно. Почти невыносимо говорить об этом! Страшно.

23 (10) декабря

Вот что надо не забыть. Вот чего не знают те, которые не сидят с нами, гуляют на свободе. Русские ли они? Я склонна думать, что они перестали быть русскими. Русские только мы, только в России.

Надо не забывать этих глаз, полных горечи и негодования, этих тихих слов, которыми мы обменивались здесь слишком часто:

– Опять!

– Опять?

– Да. Все то же. Опять объявили (белые, те или другие, очередная надежда на освобождение России, словом) – то же самое. Не признают «независимости» (чьей-нибудь). Опять большевики ликуют. Что ж, они правы. Победили.

– Да, может, неправда? Да не могут же «они» держаться за старое безумие? Ведь это же приговор собственному делу?

– Вот подите! Сумасшедшие. Слепые. Не только Россию глубже в землю зарывают – и себя хоронят. Что делать?

Но мы знали, что нам нечего делать. Даже сказать мы ничего не могли. А если б и могли?

Сказать – не поверят.
Кричать – не поймут.
И близится черед.
Свершается суд…

С неумолимой, роковой однообразностью каждая русская сила, собиравшаяся на большевиков, начинала с того, что кого-нибудь «не признавала»: даже Финляндию (фатальная архиглупость!), уж не говоря о Латвиях, Эстониях и т. п.

Мы содрогались, мы хохотали истерическим хохотом отчаяния – а они со всей преступной тупостью (честной, может быть) объявляли, что не позволят «расчленять Россию»… Россию, которой сейчас нет\

Это, во-первых, косвенное признание большевиков и России большевистской. Ведь они одни хотят своей «неделимой» России, они одни ею сейчас владеют и действенно эту неделимость поддерживают. Все ими провозглашенные «независимости» ихния, «советские», вроде Украйны с Раковским, – конечно вздор, куры смеются. Они «упустили» как Финляндию, так и все прибалтийские кусочки. И не взяв силой, подходят с «мирами»: им «хоть мытьем, хоть катаньем», – все равно. Увернувшиеся маленькие государства, влюбленные в «независимость», идут на «мир» – что же им делать? Хитрое «мирное» завоевание когда-то еще будет, – они глаза закрывают. Может, и не сейчас, а пока – «независимость». Если же, не дай Бог, белые свергнут большевиков, – каюк: ведь заранее объявляют, что никакой «независимости».

Все соседи, большие и маленькие, при таком положении, не могут содействовать белым, должны, естественно, стоять за большевиков, сегодня.

Это практический результат. Но сам внутренний корень таких «непризнаний» стар, глуп, гнил. Не говоря даже о Польше и Финляндии (еще бы!) – но вот эти все Литвы, Латвии и т. д., «прибалтийские пуговицы», как я их называю без всякого презренья, – да почему им, в конце концов, не быть самостоятельными? Если они хотят и могут, – какое «патриотическое» русское чувство должно, смеет против этого протестовать? Царское чувство – пожалуй, чувство людей с седой и лысой душой, все равно близкой к гробу.

Вот эти седые и лысые души губят Россию, как и себя. Не раз, не два – все время!

А мы, отсюда, мы, знающие и уж конечно не менее русские, чем все это, по-своему честное, старье, – мы не только не боимся никакого «расчленения» царской России: мы хотим этого расчленения, мы верим, что будущая Россия, если станет «собираться», то на иных принципах и в тех пределах, в каких позволит новый принцип.