Дневники и дневниковые записи, 1881–1887

Принес письмо еврей. Читал письмо. Странно. Это 3-й еврей обращается ко мне. Одно общее во всех. Они чувствуют, что их вера, как ни изуродована -вера, и лучше безверия прогресса. Этот кажется серьезнее всех. Но у всех какой-то спешный азарт. Вспыхивают, а не горят. -- Есть колебания, но я очень счастлив. -- Поехал верхом с Ностицем. Не знаю, что от меня дальше: няня с Иверской или такой светский юноша. К тому и другому не знаю приступа.

После обеда с Кислин[ским] пошел ходить. К Беку. На Софийке: "не пойдете?" Перешел на другую сторону улицы. Это полезно. На конке старик балалаечник: "огненной паутиной всю землю опутают, крестьяне отойдут, и земле матушке покоя не дадут". Другой, купчик: о золоте, симпатия и электричество. Дома -- народ. Неловко и соблазнительно. Музыка, пение, разговоры. Точно после оргии. Долго не спал. -- О музыке говорил лишнее (1). Щербатова назвал князем (2).

Письмо от Черткова. Люблю его и верю в него.

[19/31 марта.] Поздно встал. Озмидов твердый, ясный. Его уж начинают задирать. Алекс(андр) Петр[ович). Уже смущен женою и Москвою. Пошел в банк. Щепкин неспокоен. -- Извощик пьяный, сквернослов, здоровенный. Сейчас о похабстве. Что делать с этими? Их же имя легион. Это в лучшем случае Горации. Конфуций прав, только не насилие власти, а насилие убеждения -искусства -- церкви, обряды жизни, веселья, нравы определенные, кот[орым] бы легко было им повиноваться. Но непременно повиноваться. Они сами не могут. В их число все женщины. Дома обедали хорошо. Пошел шить. Перепортил всё. Пришел Гуревич. Он писатель без своих мыслей. -- Лучшая поверка человека: уйдет он и нечего вспомнить. Пошел пройтись. Сошелся с тремя фабричными, идут с экзамена на Разгуляе. Учатся в школе. За чаем был неласков с женой (1). С Озмидовым стеснялся об извощике (2).

[Март. Повторение.] Поздно встал. Читал Конфуция и записывал. Религиозное -- разумное объяснение власти и учение о нем китайское было для меня откровением. Если Богу угодно, я буду полезен людям, исполн[ив] это. Во мне всё больше и больше уясняется то в этом, что б[ыло] неясно. Власть может быть не насилие, когда она признается как нравственно и разумно высшее. Власть, как насилие, возникает только тогда, когда мы признаем высшим то, что не есть высшее по требованиям нашего сердца и разума. Как только человек подчинился тому -- будь то отец или царь, или законодательное собрание,-что он не уважает вполне, так явилось насилие. Когда то, что я считаю высшим, стало не высшим, и я осуждаю его, то употребляются обыкновенно два способа: 1) стать самому выше того, что было высшим -- подчинить его себе (ссоры сыновей с отцами, революции), или, несмотря на то, что высшее перестало быть высшим -- продолжать нарочно считать его высшим -конфуцианство, славянофильство, Павел (несть власти не от Бога). Оба средства ужасные и самое ужасное последнее; оно доводит до первого. Выход же один: я не считаю того-то высоким, и потому и должен поступать так. Считаю то высоким и должен поступать так.

Власть истинная не может быть основана ни на предании, ни на насилии, -- она может б[ыть] основана только на единстве признания высоты.

[20 марта/1 апреля.] Поехал верхом к Мансурову. Обедали одни. Лег. Пришла Дмоховская. Она очень возбуждена. Принесла статью о центральной тюрьме. Потом Карлович. Купчиха болтунья. Пережила весь обман жизни. И не видит нужды в этом. Потом Анна Мих[айловна] с дочерью. Хорошо беседовал с ними. Я говорил о значении обхождения: уважения к хорошему и презрения к дурному, в самом широком смысле. И сам уяснил себе обязанность исполнения этого больше, чем прежде. Главное, без компромиссов. Лег поздно. Нездоровилось, тошнота. Да, забыл еврея. Мало развит и умен. И исполнен тщеславного и писательского эгоизма. Я довольно грубо сказал ему правду. Остальное порядочно. Письмо от Страхова -- совершенно пустое. -

[21 марта/2 апреля.] Поздно читал Конфуция по переводу Ледж. Почти всё важно и глубоко. Вышел поздно купить парусину и зашел к Фету. Хорошее стихотворение о смерти. Соловьева статья только отрицает народничество. Я слаб. Согрешил, не взяв статью Соловьева. Заснул после обеда. Очень дурно себя чувствовал; читал английскую шутку, скучную, на 350 страницах. Сережа бр[ат] сидел, горячился, я не ошибся. Поехал за Таней. Не взошел к Капнистам, ходил по набережной. Кучера стоят по 5 часов и ругают, а они от скуки смеются над драмой и поэзией. Не досадовал. Это хорошо. Но желал похвастаться и чтоб меня ругали. Это (2). Писем нет. Не спал ночь.