Женя задумывается, улыбается.
— Ирина обещала прислать посылку. Может, будет ко Дню строителя. Я, пожалуй, лягу. Ну здесь и нары — шесть кривых палок. Хоть бы сбили их как-нибудь.
— Чем, Жень? Ты же слышал, что говорил командир: гвоздей пол-ящика дали. Сам знаешь, каково сюда везти. Еле на кухню и столовую хватило, все остальное на проволочных гвоздях.
Я разваливаю стопку матрацев, выбираю какой поновее, но выбор невелик. Простыни и одеяла новенькие.
— Не знаешь, на каком километре мы от Сургута? — спрашиваю Женю.
— Нет. А вообще можно подсчитать. Мы на тысяча пятьсот сороковом пикете. Умножь на сто метров. Сто метров — это расстояние от метки до метки. Вот и получается сто пятьдесят четыре километра.
— А до Уренгоя?
Лагерь зашумел. Настроение у всех приподнятое. Еще бы! Целую неделю ехали в жарких, душных вагонах, а теперь лес, столько простора!
Солнце давно ушло, но никто не заметил его исчезновения — белая ночь. Мы двигаемся, мы живем в ее ровном сиянии. Лицо горит от комариных укусов, глаза ест адская смесь пота и «Дэты». Топор тяжелеет, но по-прежнему остр и мелодично звенит на сухих сучьях, мягко врезается в зеленые ветви. Болят руки. Прислушиваюсь. Вой бензопил, шлепки топоров. Рядом сопят ребята. Возвышенность и лагерь остались далеко позади, и мы от дерева к дереву бредем по мягким кочкам. Между кочками темные дыры, заполненные водой. Я уже в который раз «измеряю» ногой их глубину.
Впереди относительно ровная долина, вся в размазанных белых пятнах тумана. Это болота и озера. Заметно светлеет небо, с севера затягивается бугорчатой плотной пленкой облаков. Сосны приобретают свой естественный темно-зеленый цвет. Мы останавливаемся у самой воды, кочки под ногами медленно оседают. Наш командир Толик вырубает длинную палку, пробует глубину, примеряет палку к сапогу: чуть-чуть ниже колена. С дальнего угла озера набегает легкий ветерок, воду морщит. Толик молча смотрит на озеро.
— Ничего?
— Ничего. Владение Пана.
— Да. Ну что, попробуем?
— Попробуем.
Медленно бредем к островкам. На противоположной стороне появляются ребята. Оранжевые спины движутся в лохматом тумане, как в дыму. Там редколесье, высокие, толстые кочки. Я поднимаюсь на плоский островок с твердым грунтом, срубаю пять хилых сосенок, перехожу на следующий. Здесь кочки, сосенки торчат из них под углом. Заношу топор, вкладывая все силы, чтобы с одного маха снести ближайшую горе-сосну. В ладонь больно ударяет топорище, топор с глухим стоном отскакивает. Беру топор двумя руками и далеко из-за спины посылаю прямо под корень. Он слегка вонзается в дерево, но отпрыгивает и вываливается из надруба.
— Как по мячу…
— Кочки мягкие, а деревца сидят крепко, — говорит Толик. — Интересно, да?
— Не очень. Плечо гудит от удара, сам себя избиваешь.
— Наклони дерево и руби не изо всех сил, а легкими, короткими ударами.
Я наклоняю сосенку, придавливаю ногой к кочкам, короткими взмахами рублю. Так и вторую и третью. Получается. Мой сосед, как луноход, перебирается с кочки на кочку. Он работает быстрее меня, и мне приходится двигаться поэнергичнее. Вдвоем работать легче. Мы быстро выходим на топкую часть островка. Теперь остается совсем немного. Овражки, какие-то круглые ямы, ручьи, болота. Здесь может пройти только мощный тягач и мы. Кто-то впереди пробует петь, но сразу же замолкает. Идти тяжело, кирзовые сапоги разъезжаются.
— Нет, так держать не нужно. — Это наш завхоз Дмитрий Сорока перебивает Толика. — Командира хвалили, а я ругать буду. Переусердствовали твои орлы: четыре топора разбили, да и сам-то ты, дружище, вроде не с этим топором на просеку выходил?
Дружный смех. Командир серьезен.