Тальник растет в трех километрах от чума. Пока мы собирали его и волокли домой, согрелись. Но потом мороз начал пробирать до костей. Дикие олени, очевидно, ушли в горы, потому что наши охотники вернулись с пустыми руками.
Разговорилась с женщинами о том, что детей надо рожать в больнице, как надо мыть и кормить малюток. Я уже знаю много нганасанских слов, но фраз еще составлять не могу. Больше пользуюсь жестами, чем словами.
С соревнованием за чистый чум пока дела не блестящи. Правда, посуда моется ежедневно, а в теплые дни уже стало входить в привычку умывание, но теперь, в такую стужу, когда вода замерзает сосульками, трудно заставлять людей мыться.
Вечером все собрались у нас в чуме, и, пока варилось мясо, Васептэ сам попросил меня: «Ама, расскажи чего-нибудь». Я рассказала притихшим слушателям три эпизода из гражданской войны, в которых героями были две комсомолки и Николай Островский. Общее удивление вызвало то обстоятельство, что «даже бабы воевали».
Чуть не с первого дня знакомства я убеждала старика основательно помыться, обещала после мытья дать ему лекарство, облегчающее страдания от чесотки. Он слушал, соглашался… но мыться отказывался. И вот сегодня сам Тамтумаку робко спросил меня: «Сейчас лекарство делать можно?»
Я, конечно, мгновенно согласилась и стала греть воду. Старик, как обреченный, сидел около меня, с тоской поглядывая на огонь. Он побаивался «нарушить веру». С тревогой в голосе спрашивал, ощупывая свои волосы:
— Сестра, а волос после мытья будет белый?
Я весело смеялась и показывала на свои черные волосы, неоднократно при нем мытые.
Наконец приступили к делу. В шести водах смывала его длинные волосы. Сполоснув голову Тамтумаку чистой водой, обнаружила целые пряди седых волос на висках. Я испугалась, что сидящие в чуме женщины, неотступно следившие за каждым моим жестом, увидят белый волос. В этом они могли увидеть наказание за кощунство. Быстро достала из своего чемодана новые красные ленты и, всячески расхваливая Тамтумаку, заплела ему две косы, в которые спрятала седые пряди. Девушки с завистью смотрели на Тамтумаку. Я обещала им подарить ленты только в том случае, если они вымоют голову. Но ни одна не решилась «нарушить веру». С затаенным страхом они ждали, что с Тамтумаку что-нибудь случится.
Велела Тамтумаку снять рубаху и со всей силой протерла мочалкой спину и грудь. Но мочалка оказалась непригодной для этой работы. Взяла оленьи сухожилия, порвала на тонкие нити и из них, как из рогожи, сделала мочалку. После долгих усилий тело стало желтого цвета. Дала Тамтумаку махровое полотенце, и он, мурлыкая от блаженства, долго не желал расставаться с ним.
И вот перед глазами женщин и детей предстал чистый Тамтумаку. Вечером он долго рассказывал всем об испытанном удовольствии. Мужчины явно завидуют.
Пока варился ужин, я рассказала Васептэ, Ачептэ, Амыль и Ходиптэ о стахановском движении. После беседы Васептэ запел по-нганасански. Нганасаны чаще всего поют или о том, что видят, или о том, что замышляют. Ачептэ переводил.
Певец воспел добродетели какой-то женщины, которая «хорошо умеет стрелять, беда шибко ходит. Шибко веселый человек, век смеется, век песни поет». Меня искренне поразили эти неожиданные признания Васептэ достоинств «бабы» в присутствии мужчин.
Вадея — широкий тракт кочевий, и к этому пункту осенью стягиваются все стойбища. Только распрягли оленей на ночлег, подъехал аргиш Яни и Хыты. Нашего полку прибыло.
Началось великое нашествие гостей. Мы вступили в район, относительно густо заселенный[35]
в это время года, а так как в тундре все знают друг друга, то гости едут один за другим…