Дневники и письма

Вл. Сибиряков (Виленский) - большевик, оппозиционер. До исключения из партии в декабре 1927 г. и высылки в Пермь - редактор журнала "Каторга и ссылка". Датировано по содержанию. Опубл. в кн.: Leon Trotsky. The Challenge of the Left Opposition (1928-29), New York, 1981. (Далее: "Левая оппозиция, 1928-1929"), с. 50-53.

35. Е. А. Преображенский (1886-1937), в партии в 1903-27, 1929-36. Делегат Первого съезда Советов, один из руководителей Уральского обкома партии. В 1918 г.- левый коммунист. В 1920-21 - секретарь ЦК РКП(б). С 1921 г. - на хозяйственной работе Один из ведущих советских экономистов, автор теории первоначального социалистического накопления, согласно которой для получения денег для индустриализации в СССР требовалась "дань" с крестьянства. Советская индустриализация фактически и проводилась по планам Преображенского, но сам Преображенский, вставший на путь левой оппозиции, в декабре 1927 г. постановлением XV съезда был исключен из партии за оппозиционную деятельность и сослан в Уральск. Раскаялся в 1929 г., был восстановлен в партии, но в период чисток расстрелян.

36. С. Л. Седов (1908-1937), младший сын Троцкого, был далек от политики. После ссылки Троцкого в Алма-Ату оставался в Москве (в отличие от старшего брата, последовавшего за отцом в ссылку), хотя несколько раз навещал родителей. В эмиграцию вслед за отцом не поехал, что было, вероятно, трагической ошибкой, так как уже в 1935 г. Сергей Седов был арестован, а в 1937 г., очевидно, расстрелян. Реабилитирован в 1988 г.

Начиная с момента ареста С. Седова его семья находилась в неведении относительно его судьбы. Об этом свидетельствуют следующие выдержки из писем Н. Седовой-Троцкой Саре Якобс Вебер:

4 июня 1935 г.

[...] о Сереже - вы все знаете. Последнее письмо от него было получено от 12 декабря [1934 г.] В письме была одна фраза, которая обратила внимание особенно потому, что за все эти годы нашей разлуки он в первый раз так писал: "Мое общее положение очень тяжелое, тяжелее, чем можно было бы себе представить". Сказано в письме это было мимоходом. В письме для печати я не привела этих слов, чтоб не давать повода к новым осложнениям. Сережа никогда не писал ни о каких своих трудностях, а их было немало у него за это время. На этот раз он |понял всю серьезность происходящего. Тем не менее письмо закончил оптимистически. В "этих делах" (положение его в Советской России) он, Сара, полагался на нас. Вы понимаете... Нашу жизнь нельзя назвать спокойной, но когда мы представляем себе ее до ареста Сережи, она нам кажется безмятежной.

Милая моя Сара, Вы спрашиваете, что Вы можете сделать? Не рискованно ли? Нам думается, что Вы могли бы использовать Ваши связи для выяснения положения Сережи. Нам известно только то, что было в письме, которое Вы читали. Он сидит в Москве (он так писал). Но о самом его деле ничего не известно. Не надо делать, конечно, попыток встреч с его близкими, спрашивать о нем, разыскивать их. Ни в коем случае. Это только повредит Сереже.

Надо идти другими путями, которые трудно отсюда указать. Зависит многое от лица, которое будет это делать, от его положения, от его связей, личной инициативы и пр. и пр. Но помнить надо всегда, во всех случаях: ничего не спрашивать о родных и не разыскивать их. Да все они, как и мы, ничего не знают.

31 июля 1951 г.

Получили переданное мне Борисом Николаевским письмо одной Ди-Пи с запиской, которая меня очень обеспокоила. Она пишет мне об Ане ([первой] жене Левика, оставшейся в Москве с сыном). Жутко мне было от сознания, что мы жили в полном неведении об ее судьбе. Через несколько дней, успокоившись, я вернулась к письму, чтобы прочесть его более внимательно и открыла в нем с полной очевидностью неправду. Во всяком случае, в той его части, где оно излагает, точнее, "сочиняет" первый арест Ани непосредственно после нашей высылки. Ей, очевидно, было неизвестно, что мы переписывались с Аней, главным образом, Левик, переписка их оборвалась по личным причинам. Но Аня с сыном и Сережей жили вместе, и мы были осведомлены о положении Ани через Сережу, с которым переписывались до его ареста в конце 1935 г.

Нам было также известно, что она вышла замуж, но не в ссылке, как Н. Р. (Ди-Пи) пишет, а в Москве. Она (Н. Р.) также пишет, что познакомилась "с Анечкой и "Седовыми" в Алма-Ате". Это чистейшая ерунда. Общая обстановка нашего пребывания в Алма-Ате исключала какую бы то ни было возможность каких бы то ни было знакомств. Зачем ей понадобилась Алма-Ата? Мне абсолютно непонятно.

Дальше она пишет о "втором" аресте Ани в 1932 г. с (ее мужем. Мальчик остался на попечении няни... Вы понимаете, Сара, что это означает. Автор письма встретился с Аней в тюрьме. Аня изменилась до неузнаваемости, первым вопросом ее был: "Где мой сын?" Она больна болезнью св. Витта, замучена допросами. (Архив Международного института социальной истории, коллекция, Сары Якобс-Вебер. Письма Н. И. Седовой.)

В верхнем углу письма рукописная приписка: "Видимо, Сосновскому"