Когда посторонние ушли, я почувствовала себя еще более неловко — мы, два крохотных человечка, остались лицом к лицу в помещении, способном вместить целую армию на боевых слонах. Я подумала, что здесь, наверное, наши голоса разнесутся долгим эхом.
Кроме того, со мной произошло что-то вроде раздвоения: часть меня смотрела на Антония как на незнакомца, а другая чувствовала его столь близким, что официальная манера общения казалась нелепой. Это необычное ощущение породило растерянность: я просто не знала, что и сказать.
— Вот. Садись, — грубовато предложил он, толкнув в мою сторону кресло.
Похоже, Антоний чувствовал себя так же, как и я. Он снова уселся в кресло, положил руки на колени и воззрился на меня.
Он выглядел старше. В первые минуты, когда мы увидели друг друга после долгой разлуки, все произошедшие изменения бросились в глаза; потом они стали блекнуть, сливаясь и путаясь с теми образами, что сохранись в наших воспоминаниях. Его волосы, хоть и по-прежнему густые, уже не были столь темными, кое-где проступала седина. Его лицо уже не было гладким, как прежде, в уголках глаз и на щеках появились морщины. Правда, все эти признаки зрелого возраста не умалили его привлекательности, но лишь добавили властной суровости.
— Ты еще красивее, чем когда-либо, — промолвил он наконец, и я чуть не рассмеялась.
Должно быть, Антоний тоже изучил все изменения моей внешности и вслух высказал противоположное, отрицая их.
— Ты, наверное, просто забыл мой прежний облик, — ответила я.
— Нет, никогда!
Это было сказано с такой искренней пылкостью, что я не выдержала и все-таки рассмеялась.
— Клянусь тебе…
— Не надо, — прервала его я. — И вообще, будь поосторожнее с клятвами.
Я знала, что изменилась, хотя, если верить зеркалу, явные признаки старости пока не появились.
— Ты посылал за мной. Я здесь.
Возвращение к официальному тону должно было помочь мне держать себя в руках и не забывать о цели визита.
— А дети? Когда я их увижу? — озабоченно спросил он.
— Я не взяла их с собой, — был мой ответ, и на его лицо легла тень разочарования. — Если хочешь их увидеть, приезжай в Александрию. Кстати, а как поживают другие твои дети? Могу я взглянуть на них?
— Их здесь нет. Они в Риме.
— Даже тот, что еще не родился?
— Он по пути в Рим.
На сей раз Антоний не сдержал улыбки, а потом рассмеялся. Так же, как и я, поскольку сдерживать смех мне не удавалось.
— Дитя и его мать останутся в Риме? — наконец уточнила я.
— Да. Навсегда, — ответил он.
— А ты?
Вообще-то я не предполагала переходить к этой теме так быстро.
— Я останусь здесь.
— Навсегда?
— Это зависит не только от моего желания.
— От Парфии?
— Отчасти. Отчасти же от того, что произойдет в других местах.
— Ты не можешь покинуть Рим навсегда, — заметила я. — Это равносильно отречению от власти в пользу Октавиана.
— Послушай, мы не виделись несколько лет, всего несколько минут как встретились, а ты уже даешь мне политические советы. Может, воздержишься? — В его голосе слышалось раздражение.
— Ну конечно, ты ведь обходился без моих советов целых четыре года. Только ни авторитета, ни власти это тебе не добавило. Сейчас ты менее влиятелен, чем при отплытии в Тир.
— Я не хочу с тобой ссориться! — воскликнул он, повышая голос. — Только не сегодня! Не надо!
— Значит, завтра? — Я не могла не съязвить.
— Нет, завтра тоже не надо! Прекрати! — вскричал он, прижав руки к вискам.
При этом звуке один из слуг сунул голову в боковую дверь, но Антоний замахал руками.
— Нет, еще нет! Рано! Не суйтесь!
— Но ты не поинтересовался, не проголодалась ли я. Может быть, мне не терпится поужинать, — сказала я. — Ну а поговорить мы можем и за едой.
— Ах да, прости…
Он казался уступчивым и готовым идти навстречу. Может быть, мне следует воспользоваться этим и добиться своего, пока он в таком настроении?
Однако некий внутренний голос предостерегал меня от излишней спешки. Я говорила себе, что еще не время; по правде, я просто не хотела сразу же покидать Антиохию, если его ответ будет отрицательным. Раз уж я проделала этот неблизкий путь, мне нужен хотя бы еще один день — чтобы заново познакомиться с этим человеком, отцом моих детей.
Ужин подали сразу. Орава слуг притащила немыслимое для двоих человек количество блюд. Правда, здешний край славился плодородием, и яства были отменные: фаршированные овощи, сладкий, как мед, виноград и ароматные поджаренные орехи превратили рыбу и нежных устриц в пиршество, достойное богов. Изысканное белое вино из ближних виноградников приморской Лаодикеи плескалось в серебряных чашах. Антоний растянулся на ложе и ел от души, но молча.
Наконец он откинулся назад и нарушил молчание.
— Ты сказала, что мы можем поговорить во время ужина, но не промолвила ни слова.
— Прости, — сказала я. — Похоже, у меня нет ни одной мысли, достойной повторения.
Он улыбнулся и сделал большой глоток из своей чаши. Я увидела, как двигается его загорелый кадык, и поспешно отвела взгляд вниз, на темный мраморный пол.
— В такое верится с трудом. Брось, ты же мастерица на умные и забавные речи. Говори.