Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Ирод пробыл в Александрии двадцать дней, но Эпафродиту так и не удалось раскусить, кто он — истинный иудей или нет. Мне же показалось, что царь столкнулся с конфликтом между тем, к чему его принуждали обстоятельства, и тем, к чему влекли амбиции; между склонностью и необходимостью. Такого рода противоречие испытывают многие, но мало кто выбирает венец мученика и погибает, как Катон — за республику, Спартак — за рабов, а израильские пророки — за своего Бога. Все остальные стремятся реализовать свои таланты и устроить собственные судьбы, не возлагая их на алтарь идей, как белого жертвенного быка. Ирод тоже был просто человеком.

В конце концов он отплыл на полученном от меня корабле в Италию, вдогонку заходящему солнцу. Что он там найдет, мы могли лишь догадываться. Оставалось лишь с нетерпением ждать вестей, не менее важных для меня, чем для Ирода.

— Я не хочу быть жестоким, но ты просто необъятна! — не сдержался Олимпий, зайдя ко мне примерно через месяц после отплытия Ирода. Его лицо, обычно бесстрастное, выражало растерянность и испуг.

— Ах, милый старина Олимпий, до чего же ты любезен и тактичен, — проворчала я, надувшись.

Я и без него знала, что разнесло меня сверх меры. Ни пышные шелка, ни парчовый кокон ничего уже не скрывали.

— Ты совершенно уверена насчет… насчет сроков? — осторожно спросил он.

— Думаю, да. Во всяком случае, приблизительно.

Олимпий покачал головой.

— Пожалуйста… ты позволишь? — Он протянул руку к моему животу.

— Разумеется, делай то, что считаешь нужным, — сказала я. — Сегодня ты не мой друг, а мой придворный врач.

Он отстегнул передник, добавленный недавно к моему платью, прошелся чуткими пальцами по выпуклой плоти, нахмурился, покачал головой. Потом проговорил:

— Ага, — и убрал руки.

— Что «ага»? — нетерпеливо спросила я.

— С точки зрения медицины все нормально. Можно сказать, волноваться нечего, но…

— Что еще за «но»? — рявкнула я.

— Я думаю, что их двое, — ответил он.

— Что?

— Близнецы, — сказал он. — Двое. Ну, знаешь, как Аполлон и Артемида.

— Без тебя, дурака, знаю, кто такие Аполлон и Артемида!

Он ухмыльнулся.

— Да, конечно. Но готова ли ты стать Латоной?

— И скитаться отвергнутой и преследуемой?

— Скитаться тебе, ясное дело, не придется, да и преследованиям тебя никто не подвергнет. Но вот насчет отвергнутой… Тут я лучше промолчу.

— Иногда я тебя ненавижу! — воскликнула я.

— Конечно. Когда я говорю тебе то, чего ты не хочешь слышать, — отозвался он. — Но я бы на твоем месте не обижался попусту, а подумал заранее, как назвать двойняшек.

Он встал, и в глазах его плясали огоньки.

— Ах, что за мужчина этот Марк Антоний!

— Уходи!

Я запустила в него баночку с мазью. Он увернулся и со смехом выбежал прочь. После его ухода я осторожно положила руки на свой необыкновенно округлившийся живот и сосредоточилась. Да, толчки внутри его в самый раз подходили для четырех пар конечностей. Двойняшки. Дать им имена — наименьшая из проблем.

Глава 17

— Марк Антоний женился, — сообщил мне матрос, которого энергично, едва ли не взашей, втолкнул во дворец Мардиан.

Матрос остановился передо мной с улыбкой на лице, сжимая шапку в руке.

— Мне прекрасно известно, что он женат, — пожала плечами я. — Что это за новость? Мне нужны настоящие новости о войне.

— Пусть простит меня ваше величество, — промолвил вестник, продолжая улыбаться, — но это новость, потому как женился он только что. А войны никакой нет.

— О чем ты говоришь?

Почему моряки решительно не способны выражать свои мысли вразумительно?

Мардиан прислонился к стене и нахмурился, скрестив руки на груди.

— Я хочу сказать, что триумвир короткое время был вдовцом. Фульвия умерла, а потом…

Фульвия. Умерла? Он освободился от нее?

— Потом он женился на Октавии. В Риме.

— Что?

— Женился. В Риме. Триумвир Марк Антоний. На сестре триумвира Октавиана. Они поженились. Вообще заключено множество союзов, в том числе и брачных: все согласились, что это лучший способ избежать войны. Ко всеобщему ликованию, распрю удалось предотвратить. Вергилий написал по этому поводу панегирическую поэму, воспевающую новый Золотой век. Хочешь послушать ее? — добродушно осведомился моряк и принялся рыться в своей сумке в поисках свитка.

— Он женился на Октавии? Овдовел и, будучи свободным, выбрал ее?

— Именно так, ваше величество.

Он перестал искать поэму.

— Когда умерла Фульвия? — спросила я.

Вопрос был дурацкий, но мне почему-то казалось очень важным узнать это.

— После того, как Марк Антоний оставил ее в Греции.

— Понятно.

Комната вокруг меня начала вращаться и странно преобразилась, но я продолжала стоять, не отрывая от него взгляда. Потом — просто чтобы заполнить паузу, так как ответа я все равно не могла запомнить, мне перескажут его позднее — я спросила:

— А почему нет войны?