Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Ныне грядет век последний пророчества Кумской сивиллы,
Тот, за которым великой веков череде предстоит возродиться.
Вот возвращается Дева, а с нею правленье Сатурна
Следом, с небесных высот весть нисходит о новом зачатии.
Ты, целомудрия светоч, Люцина, взгляни благосклонно на чадо —
То, что рожденьем своим век железный войны завершит,
И придет с ним на землю век Золотой, под десницей святой Аполлона.

Я почувствовала, как на смену парализующему отчаянию во мне вскипает ярость. Что за дурацкая пародия на пророчество?

Прежде ж, дитя, в дар тебе, на невозделанной почве
С тяжкими гроздьями лозы займутся весьма изобильно,
Да и цветы для венков, что с улыбкой распустятся щедро.
Млеком целебным у коз длинношерстых наполнится вымя.

О боги, что за банальная безвкусица! Это все, на что способен их хваленый Вергилий! Но как быть с подлиннымпророчеством о вдове и Риме?

Маленький мальчик, узнай же с улыбкой счастливой
Мать, что во чреве тебя десять лун, утруждаясь, носила.
Ты, что не ведал улыбки доселе, рожден для великой юдоли,
Трапезу ты да разделишь с богами, с богинями ложе.

Что ж, мне ли не знать о десяти лунных месяцах тяготы! Провались в Аид этот Вергилий с его проклятым «пророчеством»! Оно никогда не исполнится, никогда! Да станет чрево ее бесплодным или способным приносить лишь девочек! Исида сильнее Вергилия.

В ту ночь мне приснился кошмар. Столь правдоподобный, что мне показалось, будто я и впрямь перенеслась в Рим и вижу все собственными глазами.

То была комната, подобная пещере… Нет, больше похоже на внутреннее помещение храма со стенами и полом из полированного черного мрамора. Между двумя бронзовыми светильниками на возвышении, куда вели пять или шесть ступеней, находился алтарь, тоже мраморный и черный. На нем лежала Октавия.

Теперь я могла рассмотреть ее как следует: черты, ускользавшие от меня ранее, теперь обрисовались четко. У нее были густые каштановые волосы, светящиеся темные глаза, лицо приятное, но невыразительное. Два высоких светильника струили мерцающий свет на ее нос, щеки, длинные волосы, белое одеяние и играли бликами на полированных камнях пола.

Она ждала — неподвижно, едва дыша, босая, со связанными лодыжками.

Потом я увидела Антония, но только со спины. Медленным церемониальным шагом, как жрец неведомого культа, он поднимался по ступеням с ножом в руках.

Приблизившись, он наклонился, разрезал путы, освободив ноги, — и тут я увидела, что ее запястья тоже связаны. Антоний разрезал и эти путы.

Затем он склонился над алтарем, поднялся на него — все это медленно, торжественно, как бы соблюдая обряд, — и вошел к Октавии. Ее бледные руки легли на его напряженные плечи, ноги обвили его бедра.

Они стали мужем и женой.

«Следом, с небесных высот, весть нисходит о новом зачатии».

Я проснулась в поту, с неистово бьющимся сердцем и ощущением боли в животе.

— Сон, всего-навсего сон, не более чем сон…

Я повторяла это снова и снова, как заклинание, пока ужасные подробности не начали таять.

Ничего такого не было. Не могло!

Да? А как же тогда это было? Я не могла отделаться от воспоминания. Слишком хорошо я помнила все, так или иначе связанное с ним. Теперь же его поцелуи, его руки, тяжесть его тела имели отношение лишь к ней.

О боги, пошлите мне забвение! За что такие муки, почему я должна видеть это, словно наяву, зачем меня покарали столь ярким воображением? Пусть оно умрет вместе с моей любовью.

Та ночь прошла тяжелее, чем бессонная, и оставила меня потрясенной и лишенной сил, то есть в наихудшем состоянии для того, что мне предстояло. Ибо на следующую ночь, когда я еще не успела отдохнуть и прийти в себя, у меня начались схватки.

Все началось внезапно, без подготовки, как новость, доставленная тем моряком. Служанки со всех ног кинулись готовить родильный покой, кто-то послал за повитухами, весь дворец переполошился.