Дневники Льва Толстого

Трезвение, одно из традиционных названий аскезы, заставляет вспомнить о пьянстве. Опьянение это один из способов, какими тело освобождается от сознания, не уничтожая его. О том, что трезвение возможно только в крайнем опьянении, говорилось так много, что мне не хочется это уже упоминать. Обратите внимание, что сознание не соглашается с тем, что оно уходит, в опьянении: пока оно еще может говорить, оно продолжает говорить, что оно присутствует и вполне контролирует ситуацию, т. е. его отключение происходит совершенно плавно, насилия не чувствуется совершенно. Но и на каждом шагу своей истории сознание соседствует с несознанием без проблем, даже радо этому соседству, и чуть ли не культивирует свои отключения. Я отключился, говорится с удовлетворением, как о парапсихологических способностях. Способность молодого старца Силуана выпить три литра водки не выключается из житий этого святого. Первое чудо христианства было превращение воды в хорошее вино. Если вручить сознание Богу или природе, – но почему страшно себя плохого пьяного? Потому что сознание отвечает и тогда, когда его нет?

Оно, собственно, не отвечает. С сумасшедшего нет спроса. Сознание отвечает перед самим собой за легенду, которую оно себе создало, если в этой легенде трудно свести концы с концами.

Сознанию бывает нужно окунуться в «бессознательное», чтобы за его счет расшириться.

[…] В духовном восхождении «познание есть событие» (Софроний) – т. е. это познание – обретение не столько новых знаний, сколько нового бытия – чрез возрастание, расширение познающего сознания. По свидетельствам аскетов, не только собственно ум, но все способности осмысления, осознания, перцепции на высших ступенях духовного процесса не просто изменяются, но именно – утончаются, усиливаются, возрастают (222).

Благодать восстанавливает природу против противоестественного (225). Противоестественное возникает от неверного директивного толкования природы.

Как запретно своевольное толкование в аскезе, так запретно и неследование благодати. Это непростительный единственный смертный грех. Следование тут уже поступок. Отказ от следования, решение не признать что-то благодатью, или недоверие своим силам и решение не идти на риск тоже поступок. Толкование при этом происходит, но не как развертывание значения и смысла, а как решение за и против, да – нет, добро – зло. Так в логике содержание редуцируется к оценке на истинно – ложно. Тут диаметрально противоположное толкованию направление: в аскетической логике не я толкую, а я истолкован на то – не то. Не по образцу, потому что всегда и во мне всё новое, неповторимость «лицетворения» (Л. П. Карсавин), а по критерию предельной высоты, спасенности.

«Потомок», внедряясь в таинственную жизнь Традиции и входя с Отцами в общение, повергает перед ними себя и собственный опыт и от них получает проверку его и истолкование; оказывается ими испытуем, поверяем, толкуем (246).

Толкование идет, как в логике, только на истинно – ложно, то – не то, и критерий и норма – благодать, как блаженство, слава, счастье.

В семантике Традиции «истинность» опыта тесно сближается с его благодатностью и несет онтологическое содержание; естественный же опыт обладает лишь […] истинностью в более слабом смысле эмпирической достоверности (250).

Онтологическая истинность аскетической герменевтики, в нашей терминологии толкования как исполнения, окончательная, и в полноте и в истории, по достижению предельного (спасения). «Спасенный человек не вырывается из всей твари, но твари дóлжно быть спасенной и прославленной вместе с ним»[105].