Дневники Льва Толстого

18 Января [1858]. Жизнь помещика с рабством, насилием и т. п. всё-таки хороша. Как представить себе человека, это преимущественно любящее создание, без любви и без всего прелестного… Ежели не подходит под нашу мерку – и мы не подходим под его. Княжна и ей подобные не понимают государственной связи людей; у них есть связь общественная, знакомства, и всё хорошо. —

Она говорит в недоумении, что только Бог строит. Бог его знает, хорошие мрут, пустошь остается. —

Прав тот, кто счастлив.

Мудрость, удобство, польза и рядом с ними глупой 1-й поцелуй. —

Все слова и фразы по отдельности совершенно понятны, непрочитываемая шифровка в контрапункте, неожиданной связи понятий. Попробуем прочесть из того, что мы уже знаем. Начнем с конца: «Мудрость, удобство, польза и рядом с ними глупой 1-й поцелуй».

Вспомним о безрассудной растрате любви и поэзии, без выраженности, безвестно. Первый поцелуй единственно прав, потому что счастлив, здесь ключ к жизни, не в целесообразности. Не в строительстве. – Насилие и рабство ближе к любви и прелести, чем мудрость и удобство; насилие и рабство не могли бы быть без страстной привязанности людей, которая перестает быть в разумном, рассудочном общественном договоре и в милом, гуманном общении: в нём не хватает глупости. Княжна этой записи – Варвара Александровна Волконская, двоюродная тетка Толстого, которой было 27 лет в 1812 году и с рассказов которой об ее отце, Александре Сергеевиче Волконском (1750–1811), списана семья Болконских в «Войне и мире»: семья, в которой нет глупых страстей и безрассудных поступков. Эти выходы в художественное, я, правда, буду жестко ограничивать.

Еще из ранних записей, которые останутся навсегда ключом ко всему.

Есть правда личная и общая. Общая только 2 × 2 = 4. Личная – художество! Христианство. Оно всё художество. (17.2.1958)

Общая правда, истина только расхолаживает и выветривает. Если ради нее человек проживает года, то лучше не надо. Детское обещание сумасшедшего счастья, безумная эротика подростковая пусть кажется и есть глупость, но ничего дороже этой сладости и прелести нет, не врите, ваше вранье себе и другим тоска.

23 Марта (1858). Заутреня. Я не одет, иду домой. – Толпы народа по мокрым трот[уарам]. Я не чувствую ничего, что дала жизнь взамен. Истину. Да она не радует, истина. А было время. Белое платье, запах вянувшей ели. Счастье.

Портрет рассказывает про себя – он Лизка. Ее секли.

25 Марта. Роскошь не зло. Калач лучше муки…

Записи с шокирующей связью мыслей как битье в дверь, как пробиться к счастью, которое привиделось в раннем детстве и во сне.

20 Апреля. Красный тихий день. Прёт зеленея всё. Деревья голы. Балкон отворен. Тихая музыка. Жарко […]

Весна; всё растет, а я камень, вокруг него лезет трава, а он мертв, а было время. —

I-6 (10.10.2000)

Толстой стоит отдельно от литераторов, и от мыслителей тоже. Это выражается непосредственно в трудности сравнить его и включить в какой-то известный круг мысли. Из времени долгого перерыва дневников, фактически от его 37 до его 60 лет, потому что в промежутке лежат только одностраничные дневники его сорокапятилетнего и пятидесятилетнего, я выписываю, так сказать, природные, к которым Толстой имеет отношение слышащего и записывающего, не конструирующего.

Например, записная книжка № 2, 13.8.1865 о неправильности собственности на землю: во-первых, «всё это видел во сне»; во-вторых, по свидетельствам, сам себе удивился, увидев это у себя, прочитав через сорок с лишним лет; т. е. и не сам придумал, и тем более не включил в свои «философские позиции».