Дневники Льва Толстого

История новой философии. Декарт отвергает всё сильно, верно, и вновь воздвигает произвольно, мечтательно. Спиноза делает то же. Кант то же. Шопенгауер то же. – Но зачем воздвигать? Работа мысли приводит к тщете мысли. Возвращаться к мысли не нужно. Есть другое орудие – искусство. Мысль требует чисел, линий, симметрий, движения в пространстве и времени и этим сама убивает себя. (Там же)

Мысль, конечно только особая, линейная, плоская или метрическая, требует чисел, симметрий. Не надо спешить отказаться от мысли в надежде на искусство, художество. Невольно хочется Толстому сказать: не делай так, не ходи туда, ты тоже плохо прочел Канта. Запрет, который он поставил, абсолютный. Неправ Фихте. Никакого способа и приема проникнуть в вещь саму по себе, das Ding an sich, не существует, ни даже всемогущего искусства.

Одно искусство не знает ни условий времени, ни пространства, ни движения, – одно искусство, всегда враждебное симметрии – кругу, дает сущность. (Там же)

«Одно искусство» при радикальном анархизме и тоталитаризме Толстого означает, опять же, отказ от всего европейского расписания, шаг на три тысячи лет <назад> в индоевропейскую архаику и библейскую Иудею, где законное, официальное, определяющее знание – гимн и псалом. Но допустим, у нас хватило бы смелости на этот шаг, мы теперь пока не можем за ним пойти из-за его ограниченного понимания мысли. Мы дождемся, когда он его изменит. Кроме этого одного, мы целиком с ним.

Мы, конечно, должны безусловно согласиться, что основопонятия современной науки, без которых она обходится только в своем математическом формализме, где действительно нет слов, но откуда зато нет ни во что выхода помимо интерпретации всё в тех же основопонятиях, – они суть ситуативно, конформистски (не принципиально и не строго) ограниченные, условно понятые слова общего языка. Без этой общемировоззренческой почвы науки сразу зависнут, их станет невозможно финансировать, если у них, например, не будет такой цели и такого термина, как энергия, соответствующего ценностям общества. То, что все ставят как основную задачу наук, прояснение их основопонятий, как раз привело бы к их концу, точно по Толстому: «Естественники решают фил[ософские] метаф[изические] задачи, а если бы они прочли Канта, вся работа их не имела бы места». Так в философских науках (они вовсю продолжают быть и называть себя философскими науками, хотя сами же помнят и говорят о коренном отличии философии от наук) почва наполовину (кроме как в специальности «история философии») ушла бы из-под ног, если бы их лишили искусственных понятий блага и добра и попросили слышать эти слова широко, когда они совпали бы с хорошо. Потребовалось бы, конечно, запретить им проводить ту же операцию кастрации заодно и с этим словом хорошо тоже.