Дневники матери

За пятнадцать лет, которые я проработала в сфере профилактики самоубийств и жестокости, я слышала множество историй о жизнях, которые оборвались трагически. Иногда родители говорили мне, что знали: их ребенок в беде. Они описывали ребенка, которого не могли выносить, демонстрирующего антисоциальное поведение в начальной школе; злого, жестокого подростка, которого они сами боялись. Во многих случаях такие родители пытались неоднократно (и часто безуспешно) помочь своему ребенку. Подробнее я расскажу о таких случаях далее. Мы должны сделать так, чтобы родителям и другим заинтересованным лицам было легче прийти на помощь ребенку, у которого явные трудности, до того, как этот ребенок станет опасным для себя и других. Но здесь я упомянула эти борющиеся с трудностями семьи, потому что хочу отметить важное различие. Ребенок, чьи проблемы лежат на поверхности и разрушают жизнь его или ее семьи многие годы? Это был не мой сын.

Были признаки того, что у Дилана проблемы, и я несу ответственность за то, что пропустила их, но не было никаких пронзительных сигналов сирен, никаких неоновых вывесок с надписью «Опасность!» Вы бы не стали нервно отдергивать своего ребенка от Дилана, если бы увидели его сидящим на скамейке в парке. На самом деле, поболтав с ним несколько минут, вы бы спокойно пригласили его на воскресный обед. Насколько я понимаю, это именно та правда, которая делает нас такими уязвимыми.

После Колумбайн мнение окружающих о моем сыне сложилось – что вполне понятно – молниеносно: Дилан был чудовищем. Но это заключение было обманчивым, потому что оно тесно связано с куда сильнее обескураживающей реальностью. Как и вся мифология, вера в то, что Дилан был чудовищем, служила более глубокой цели: людям нужно верить, что они смогут распознать злодеев среди себе подобных. С чудовищами нельзя ошибиться, вы всегда узнаете чудовище, если видели хотя бы одно из них, не так ли? Если Дилан был монстром, чьи беспечные родители позволили своему психически неуравновешенному, разъяренному ребенку хранить целый арсенал оружия у себя под носом, тогда трагедия – эта ужасная трагедия – не имеет никакого отношения к обычным мамам и папам, сидящим в своих гостиных, когда их дети мирно сопят носами в мягких постелях наверху. Случилось нечто душераздирающее, но оно случилось где-то далеко. Если Дилан был чудовищем, тогда события в Колумбайн, хотя и трагичные, но являются аномальными, чем-то вроде удара молнии в ясный, солнечный день.

Есть проблема? Да, в том, что все это неправда. Так же чудовищна, как то, что сделал Дилан, правда о нем: она такова, что ее куда труднее принять. Он не был красноглазым дьяволом, какого мы привыкли видеть в мультфильмах. Тревожная реальность состоит в том, что эта невероятная жестокость крылась в добродушном, стеснительном, приятном молодом человеке из «хорошего дома». Мы с Томом были ответственными родителями, которые ограничивали просмотр телевизора и поедание сладостей. Мы следили, какие фильмы смотрят наши мальчики, и укладывали их спать со сказками, молитвами и объятиями. За исключением тревожащего поведения за год до трагедии (которое едва ли было из ряда вон выходящим для подростка, как нам сказали) Дилан был классическим хорошим мальчиком. Его было легко растить, с ним приятно было быть, это был ребенок, который всегда заставлял нас чувствовать гордость.

Если изображение Дилана как чудовища оставляет впечатление, что трагедия в Колумбайн не имеет никакого отношения к обычным людям и их семьям, тогда любое успокоение, которое оно дает, фальшиво. Я надеюсь, что правда откроет людям глаза и заставит их чувствовать уязвимость, которой не так-то просто найти границу. Пусть им придется бояться сильнее, но в данном случае это крайне важно.

Я хотела стать матерью, когда еще сама была ребенком. Том потерял родителей в детстве и, несмотря на нежную заботу своих родственников, которые его вырастили, он остро чувствовал потерю отца и матери. Это усиливало его собственное стремление быть активным и вовлеченным в жизнь детей родителем. Мое собственное детство в пятидесятых прошло в рамках традиционной послевоенной жизни, которую часто показывали в телесериалах тех дней. Хотя мир значительно изменился (и я работала четыре дня в неделю, вместо того, чтобы, как моя мама, сидеть дома с тремя детьми) мы с Томом, воспитывая наших детей, следовали этому образцу крепкой семьи, живущей в пригороде.