Дневники мотоциклиста. Приложения

Эти прекрасные девушки вовсе не похожи на тех неприступных гордых «Кулубатр», что сопровождали нас в воздухе из Найроби. Эти кажутся совсем близкими и родными «next door girl» [89]. Видно московское направление не котируется, потому в стюардессы здесь отправляют молоденьких стажёрок, не успевших забуреть от пожирающих их взглядами вазунгов.

Особенно одна. Совершенно искренне стесняется и прячется от объектива. Видя, что я начал на неё настоящую фотобойню, избегает проходить через переднюю часть салона, где окопались мы, а посылает через «линию обстрела» напарниц. Но при этом вижу, как она на заднем сиденье устроилась с зеркальцем, и что-то там на скорую руку придумывает с причёской. И губы подкрашивает. Лапочка моя. А улыбка? Какая улыбка! Не улыбка – солнце!

(Как будет по-египетски с корейского «солнце моё, взгляни на меня»?) [90]

Дождавшись момента, когда её сподручницы отлучились по своим стюардовским делам, бегу к ней. Вслед несётся: «Тобблюроны захвати!» Принцесса моя в самом хвосте, в уголочке мирно обедает. Я застал её врасплох (боже, какая улыбка). Десерт! Бегу обратно за этими глупыми «тоблеронами». Весь неполный салон, включая обслугу, при виде нас искренне улыбается. Я бы на их месте тоже улыбался. Наш давешний знакомец Вячеслав, предусмотрительно отсевший от нас подальше, прозревает: «А я думаю, кому она так улыбается».

Да, она улыбается. И я тоже улыбаюсь. Свечусь! Зовут мою неземную, в смысле воздушную принцессу Шири́н. Ширин значит «цветок». А я зову её «Смайли». Мой Улыбчивый Восточный Цветок.

– А меня зовут Айрин – значит «звезда», – подключается к тоблеронам напарница, – а она [Ширин] себя недооценивает и обзывает себя обезьянкой…

– Никогда, слышишь, ни в коем случае не зови себя больше так! Мой заветный египетский Цветок…

Обнимать нельзя. А я не то, что обнять, съесть её готов. Фотография вместе с ней глупа и лишня. Я рядом с ней глуп и лишен, как были лишни наши суетные морды на фоне вечных пирамид. Мы уйдём, а пирамиды останутся. Я уйду, а Её Улыбка была, есть и будет. Будет светить. И эта улыбка и есть одно из главных Чудес Света.

Москва, Домодедово. Похмелье

1 ноября, 19:00

О чём может рассказать промозглой осенней порой неприкаянный, затерянный в этой серой гнетущей хмари, уставший от жизни несмешной паяц: поэт вечной бессонницы, ненастья и головной боли?

Может, рассказать, как колёса недобро лязгнули по земле и у стюардесс с полок полетели чайники (на счастье)? И мы отчётливо осознали: ну вот мы и на Родине! Или рассказать, как прощался с Ширин? («Шукран, Ширин, шукран…» [91]) Или как уже в ДМД услышали объявление «пассажира такого-то просят в зону», а нам послышалось «…просят вазунгу»? Или про разговор с представителем Еджипт Эйр в их московском офисе в ДМД:

– Вы говорите по-арабски?

– Мы в России, родной, на кой шайтан нам твой арабский? Русскиучисука [92]!

Или рассказать, как получали багаж и я доставал из насквозь мокрого, разящего на весь терминал пивищем рюкзака осколки африканской чупа-чупы? Кляня не к добру помянутую историю «Вдребезги». Или как перед самым последним броском вновь сдавали багаж, и приятная во всех отношениях девушка при чине и погонах, не краснея взяла на карман «за перегруз» барабанов тысячу глупых рублей? Или как уже другая красавица за стойкой «S7», напротив, проявившая к нам хоть какое участие, была сполна вознаграждена председателем Лео, который умыкнул для этой цели с нашего импровизированного сервировочного кресла венец «эль закуски» – манго. А мы с Джимми не упустили случая и бросились ему вослед («нам просто в ту же сторону надо, допустим в клозет»), чтобы успеть примазаться к благородному рыцарю хотя бы в качестве оруженосцев или камер-пажей.

Или лучше вспомнить про двух поломоек в мужском туалете, говорящих на совершенно чуждом нам наречии: не сwахили и даже не на арабском! Что заставило меня прервать важный физиологический процесс и спросить через плечо: «А на каком, собственно, языке вы за моей спиной тут пол моете?» – не могли же мы, в самом деле, за три недели так от родного языка отвыкнуть? Но нет, выяснилось, что это был всего лишь румынско-гастарбайтерский диалект московского языка.