Кому-то может показаться, что бельэтаж для обслуживания посетителей в «Тиффани» обставлен достаточным количеством стульев, чтобы разместить всех нас, так называемую обожающую публику. Однако неяркое освещение и свежие цветы мало помогают скрыть тот неприятный факт, что здесь толкается больше народу, чем в аэропорту Кеннеди в канун Рождества.
— Грейер, ты пачкаешь стены своими кроссовками. Немедленно прекрати, — говорю я.
Мы ждем, пока выкликнут имя миссис N. и она сможет наконец получить золотые часы с гравировкой, которые предполагает подарить мистеру N. на вечеринке. Прошло уже больше получаса, и Грейер не находит себе места.
Сама она успела занять свободный стул, но предложила мне «не спускать глаз с Грейера», который по ее настоянию должен оставаться там, «где ему всего удобнее», то есть на одном месте, причем в легкой прогулочной коляске. Сначала я стоически подпираю стену, но когда блондинка с сумочкой от Фенди плюхается на пол, чтобы как следует изучить свой «Таун и кантри», не выдерживаю и соскальзываю вниз.
Миссис N. перманентно виснет на сотовом, так что я не спускаю вышеуказанных глаз, а заодно и руки с Грейера. Того самого Грейера, который вздумал отталкиваться своими двухцветными туфлями от кремовой стены с пестрым рисунком, чтобы посмотреть, как далеко можно откатиться, прежде чем врезаться в очередного клиента.
— Няня, ну пойде-ем!
— Гровер, я три раза просила тебя прекратить. Давай лучше поиграем в «Я вижу». Я вижу что-то зеленое…
«Я вижу лица посетителей».
Он пытается дотянуться туда, где лежит моя рука, служащая тормозом для правого колеса коляски. Его мордочка багровеет, и мне понятно, что он вот-вот взорвется. Сначала она заставила его после занятий позировать для портрета, а потом мы колесили по всему городу, занятые очередным раундом приготовлений к вечеринке. Бедняга целое утро провел в саду, несколько часов щерился деланной улыбкой в студии художника и в довершение всего сидит на привязи в шумном и жарком помещении. Стоит ли винить его за начинающуюся истерику? Похоже, он сейчас перейдет все границы и будет прав.
— Ну же, давай! Держу пари, что не угадаешь! Я вижу что-то зеленое! Найди где!
Я крепче сжимаю колесико, но Грейер в слепой решимости освободиться пытается выскочить из коляски. Ремни тянут его обратно. Те, кто стоит поблизости, жмутся к соседям, подальше от опасной зоны. Я с застывшей улыбкой на лице стоически терплю боль в придавленных колесом пальцах. Начинаю понимать, что испытывал Джеймс Бонд, держа в руках тикающую бомбу, и лихорадочно ищу возможные пути отступления в менее людное место, где можно будет переждать надвигающуюся грозу. Пять… четыре… три… два… один…
— Я ХОЧУ УЙТИ, — повторяет он, подчеркивая каждое слово очередным рывком.
— N? Миссис N., мы ждем вас за столом восемь.
Девушка моего возраста, с которой в этот момент я с величайшей охотой поменялась бы местами, жестом приглашает миссис N. следовать за ней к находящемуся за углом длинному ряду столиков из красного дерева,
— ПОЙДЕМ! Я хочу выйти! Не хочу играть! Не хочу сидеть!
Перед тем как завернуть за угол, миссис N. зажимает ладонью микрофон телефона, поворачивается ко мне, расплывается в улыбке и шепчет, показывая на Грейера:
— Эмоциональность. Он проявляет эмоции, чтобы донести до нас свои переживания.
— Верно, — шевелю я губами в ответ, наклоняясь, чтобы расстегнуть ремни, пока он не поранился. Она исчезает в темно-синем коридоре, а я тем временем вывожу нашего Эмоционального Грейера на лестницу, где он сможет доносить до нас свои переживания, пока новым часам отца уделяется то внимание, которого они заслуживают.