— Прекрасно. Оставайся на месте. Я сейчас вытру пол и уложу тебя в постель. Ты нарушаешь правила, и это говорит о том, что тебе сегодня не до историй. Ты слишком устал.
— Я НЕ ГОЛОДЕН!
Он разражается слезами, жалко съежившись на стуле. Я вытираю молоко, стараясь не запачкать свитер Г.С., и выжимаю губку в его тарелку.
К тому времени как я уложила оставшиеся тарелки в посудомоечную машину, Грейер уже успокоился и готов забыть о случившемся. Я вешаю галстук ему на плечо и несу в детскую, отмечая, что теперь у меня остается двадцать минут, чтобы спокойно добраться всего лишь до Вашингтон-сквер, на лекцию Кларксона, и при этом мать ребенка даже не позаботилась позвонить. Я постоянно прислушиваюсь к жужжанию лифта, готовая сорваться с места, как только она войдет в дом, взять такси и мчаться на лекцию.
Раздеваю Грейера догола.
— А теперь иди в туалет, пописай, чтобы мы могли надеть пижамку.
Он бежит в ванную, а я киплю от возмущения: ведь предупреждала же, что по четвергам должна уходить до восьми! Могла бы уж уделить мне один вечер из пяти!
Дверь ванной распахивается, и Гровер появляется на пороге во всем своем великолепии. В довершение эффекта на шее болтается галстук, нависая как раз над его интимным местом. Он пробегает мимо меня к постели и хватает пижамную курточку.
— Если я ее надену, мы сможем почитать книжку? Всего одну?
Он так старается натянуть полосатую одежку, что мое сердце тает.
Я сажусь на кровать и поворачиваю его лицом к себе.
— Грейер, почему ты вылил молоко на пол?
— Мне так захотелось, — честно отвечает он, положив ручонки мне на колени.
— Гров, ты очень меня обидел, тем более что именно мне пришлось за тобой убирать. И нехорошо зря оскорблять людей, особенно Марию. Я так расстроилась, когда ты назвал ее тупицей, потому что она мой друг и целый день старается сделать нам приятное.
Я обнимаю его, и он гладит меня по голове.
— Нэнни, спи здесь на полу, ладно? А утром поиграем в паровозики.
— Не могу, Гров. Нужно ехать домой и кормить Джорджа. Ты же не хочешь, чтобы Джордж остался голодным? А теперь выбери книгу, и мы почитаем. Одну.
Грейер идет к книжному шкафу, но тут, к счастью, хлопает входная дверь, и он бежит в холл. Пять минут! До лекции пять минут!
Я следую за ним, и мы оба перехватываем миссис N., облаченную в тренч[63]
от Берберри, в нескольких шагах от ее кабинета. Судя по сгорбленным плечам и быстрой походке, она не намеревалась заходить в комнату Грейера.— Мамочка! — налетает на нее Грейер сзади.
— У меня лекция, — говорю я. — Нужно идти. Видите ли, по четвергам в восемь…
Миссис N. поворачивается ко мне, одновременно стараясь оторвать от себя Грейера.
— Вы наверняка успеете, если возьмете такси, — отвечает она рассеянно.
— Да… но уже восемь, так что… пойду надену туфли. Спокойной ночи, Грейер.
Я мчусь в холл, лихорадочно одеваюсь и надеюсь, что лифт еще не ушел. И слышу, как она вздыхает.
— Мамочка устала, Грейер. Ложись в постель, я прочитаю тебе одно стихотворение из шекспировской хрестоматии и потушу свет.
Спускаюсь вниз, пробегаю мимо швейцара и бешено машу руками, останавливая такси. Хоть бы успеть к заключительной части!
Сажусь в машину, открываю окно, обещая себе, что обязательно поговорю с миссис N. насчет четверга, но в глубине души сознаю, что скорее всего я промолчу.
Несколько дней спустя я обнаруживаю в почтовом ящике, кроме обычных рекламных листков и каталогов, два конверта, заставивших меня призадуматься. Первое послание написано на кремовой бумаге миссис N., которой она обычно пользуется для работы в своем комитете.