Дневники потерянной души

Я не мог поверить, что ему было до этого дело, как и не мог понять, зачем он вообще наведывается к недостойному рабу, над которым всегда любил поиздеваться. Но он, скорее всего, лишь выполнял свой долг перед старым другом, присматривая за мной.

- Вы свободны, господин, - ответил я, поняв это. – Я сам о себе позабочусь.

Он не стал оспаривать мои слова, только хмыкнув и молча стоя рядом.

Много раз я пытался понять, почему Маура дружил с этим напыщенным, наглым, эгоистичным и невежественным мужиком. Может, потому, что под покровом грубости и греха таилось ранимое, щедрое сердце.

* * *

Эль-Нор из милой малышки выросла в плотно сбитую и не слишком изящную круглолицую деваху, фигурой точь-в-точь в свою мать. Ухажеры вились вокруг нее, как пчелы у сочащегося нектаром цветка, изнывая от подростковой похоти. Тряся копной светлых кудрей, она громко хохотала в ответ на их заигрывания и пощипывания, широко распахивала васильковые глаза, и я гадал, успею ли пристроить ее в услужение и выдать замуж до того, как она повторит подвиг матери, начав округляться в области живота.

Подрастали и остальные дети, коих после Эль-Нор и Мата у нас народилось еще семеро, четыре мальчика и три девочки. Последние две, близняшки, родились слабыми, и умерли в младенчестве в морозную зиму. Хотя такие смерти были обычным делом в деревне, Ками долго истошно рыдала над ними, заламывая руки, и мое сердце сжималось от боли, когда я разбивал лопатой ледяную корку и докапывался до мерзлой земли под пригорком недалеко от имения, чтобы опустить в вырытую яму крохотные бездыханные тельца. Для меня это был еще один очередной удар судьбы, вдобавок ко всем предыдущим; для жены же, по всей видимости, первый.

В деревне меня уже давно за глаза прозвали «этот двинутый старик», о чем поведали мне Шалина́т и Ме́накар, два моих подросших сына, которые еще жили со мной и Ками в имении. Хотя мне едва перевалило за сорок, я не удивлялся такому прозвищу; как, впрочем, и первой его части. Как еще можно было назвать рассеянного мрачного нелюдима с трясущимися руками, резко вздрагивающего от любого оклика? Как еще можно было назвать того, кто намертво застрял в прошлом, не в силах выпутаться из его сетей и начать новую жизнь?

Наш человеческий век был короток, работа тяжела, и дряхлость уже маячила за спиной. Все чаще я беспричинно злился на Ками, придирался к ней по мелочам, а иногда, крепко выпив, полностью лишался рассудка.

- Вчера мясо до углей сгорело, сегодня похлебка пересолена так, что поперек горла встает! Только и знаешь, что по деревне шляться! Неужто до сих пор спрос на твои мощи есть? – накинулся я на нее в один из вечеров, придя домой глубокой теменью и шатающейся походкой едва вписываясь в дверной проем.

В ужасе Ками замотала головой, уже видя, чего от меня ожидать.

- Будто я не знаю, что с любым мужиком заваливалась, стоит поманить! Ты мне надоела, поганая баба! – орал я, брызгая слюной. Вконец потеряв себя от гнева, я схватил кочергу и безжалостно стал бить ее, куда придется.

Вскрикивая от боли, она упала и отползла, пытаясь укрыться под столом.

Я видел перед собой уродливую, толстую, беззубую старуху в грязном сером платке над спутанной паклей наполовину седых курчавых волос, пропахших кислым молоком. Она боязливо съежилась на полу, сморщенными руками прикрывая лицо. А глаза были те же – круглые, темные, настороженные; только давно уже не такие ясные, и окруженные сеточкой морщин. Зрелище вызвало во мне лишь еще бо́льшую ярость и брезгливость, и я вновь замахнулся.

«Посмотри на себя!», – вдруг промелькнуло в моей голове. «На кого похож ты сам, обезумевший, жирный, немытый тупой боров, напавший на беззащитную женщину. Видел бы тебя сейчас твой хозяин...».

Рука моя задрожала и опустилась, затмение спало, и я, отшвырнув кочергу в угол, выбежал из дома.

Когда я превратился в чудовище? Я, раньше отказывающийся даже убить кролика на охоте или перерезать голову пойманному в реке окуню; я, пускавший слезу при виде любого насилия?

Что-то сломалось во мне, исказилось безвозвратно. Та часть меня, радостная и юная, была уже недоступна. Я бил свою жену, вымещая на ней всю ненависть к самому себе из-за своих ошибок, и безысходности одиночества, и тягости воспоминаний. Но это не могло быть оправданием. Оправдания мне не было.

В один из вечеров, когда я по обыкновению вышел из имения с ведром помоев, чтобы вылить их в ближайший овражек, из-за деревьев вдруг показался незнакомый молодой черноволосый чужак, направляясь прямо ко мне. Вокруг не было никого из деревенских жителей, но я почему-то совсем не испугался.

- Сообщение от твоего друга Аргона, - начал он сходу без приветствия, остановившись напротив меня. – «Здравствуй, Баназир. Я буду в ваших краях на другой день после начала новолуния. Если захочешь пообщаться, встречай меня на пристани, где был корабль, около полудня.» Конец сообщения.