Дневники русских писателей XIX века: исследование

Психологический анализ, основанный на самонаблюдении, подводит к необходимости создания жизненного плана – одной из центральных проблем периода индивидуации. В основе плана лежит представление о собственных возможностях, притязаниях к миру и та или иная нравственная система, к которой автор дневника испытывает симпатию. Опора на авторитет обычно связана с кругом чтения, с литературно-философскими пристрастиями юного летописца (у Л. Толстого, например, это «франклиновская таблица» – система правил, которую он принимает как руководство). Но у Дружинина ориентации на внешний авторитет предшествует эпоха, в течение которой он пытается следовать собственному плану: «23 сентября <1845 г.> С завтрашнего дня начинаю готовиться к деятельной и трудолюбивой жизни, а с 29 сентября начну трудиться, как прошлый год» (с. 146); «Я стал разыскивать причины моей скуки, вялости в уме и раздора с самим собою <…> Вытекала тут общая причина <…> недостаток твердости для следования новому плану» (с. 148); «12 января 1846 г. <…> Я решаюсь вставать в 7 1/2 и ходить по улицам до усталости <…> Правило мое будет: не быть праздным ни одной минуты в день <…>» (с. 149); «16 июля 1846 г. Строить реформы в самом себе хорошо в том только случае, когда у нас станет способности на реформу <…>» (с. 156); «6 марта 1848 г. <…> Надо, чтоб мысль теперь окрепла, возмужала и приучилась к деятельности. Пора работать, работать не над книгами, а над собою» (с. 160).

В определенный момент Дружинин (как и его предшественники и современники) приходит к выводу о невозможности ригористически следовать начертанному плану (ср. с записью в дневнике Л. Толстого: «Как вредно иметь планы: как только препятствие, так и раздражение», т. 57, с. 124): «Наконец, пришла пора убедиться <…> что я неспособен ни к какому постоянному практическому труду». И как следствие разочарования в своих силах происходит снижение притязаний: «Кажется <…> я буду жить по методе приятеля моего Карра (французского писателя и садовода. – O.E.), шататься под высокими деревьями, строчить ерунду и вспоминать о людях и прежней жизни, как о сне довольно тяжелом» (с. 161).

В сущности же весь процесс – планирование, попытка проведения плана в жизнь и неудача – отражает фазу расширения сознания, результат нравственно-психологического опыта. Этот опыт не был негативным, несмотря на крушение планов и отказ от многих притязаний. В форме исповеди с воображаемым собеседником Дружинин раскрывает положительный смысл завершившегося процесса: «<…> я сам изменил свой характер и довел себя в двадцать три года от роду до такой степени, что смело могу сказать: «я застраховал себя от всех несчастий» (с. 164).

Следующим элементом индивидуации, запечатленным в дневнике, является подбор книг специфического содержания и их анализ. Формировавшийся в 1840-е годы, Дружинин естественно проявляет интерес к литературе европейского романтизма и книгам социальной проблематики. В России в это время лидерство принадлежало Ж. Санд и французским социальным писателям, а из литераторов других стран – Байрону. Определяя планы на будущее, Дружинин строго отбирает книги в соответствии с новыми нравственно-психологическими задачами. В круг чтения попадают романы Ж. Санд и ее «Письма путешественника», радикально-демократический журнал «Независимое обозрение», издававшийся Ж. Санд, П. Леру и Л. Виардо. «<…> При чтении великих писателей благодарю судьбу и мои занятия, очистившие мой вкус. Имея в руках произведения одного их этих избранных, я перерождаюсь, становлюсь его достойным <…>»; «До сих пор занятия мои ограничиваются бессвязным чтением от двух до трех часов в день. Остановив несколько начатых увражей, я ограничиваюсь теперь «Ирландией» де Бомона и «Дон Жуаном» Байрона <…>» (с. 146).

Однако Дружинин не удовлетворяется лишь воспитанием высокого эстетического вкуса. В его план чтения входят и серьезные дидактические задачи: «<…> последняя книга, которую я пробежал, были «Письма путешественника» Жорж Санд. Результат идей этого сочинения противоречил недавно изложенным мною мыслям, из этих страниц <…> проникнутых горячим, страдательным чувством, я видел ясно, что чем выше, сложнее нравственный организм человека, тем большую дань он платит горести и страданиям» (с. 156–157) (ср. с дидактическим эффектом от чтения «Агатона» Виланда в дневнике Жуковского и романов Фильдинга в дневнике Н. Тургенева).

Все значительные события, отражающие духовный рост автора, систематически подытоживаются в дневнике. Дневник, таким образом, становится документом, отражающим стадии психологического развития личности: «23 сентября <1845 г.> Прошлый год она <скука> была отбита совершенно, потому что я занимался делом с жаром и со своею философиею, третьего года я только что оставил корпус, и мне было не до скуки, четвертого года я был влюблен, еще один год назад idem» (с. 146); «А между тем время идет, – близко подходит ко мне пора зрелости, та пора, в которую следует сказать: «теперь или никогда» (с. 170).