Дневники русской женщины

Я так редко пишу… теперь, когда моя жизнь изменилась, когда я добралась до пристани. Казалось – тут-то бы и писать, писать без конца, обо всем, и всю свою внутреннюю жизнь раскрывать в молчаливых беседах со своим неизменным молчаливым другом. Но выходит наоборот: я беру его все реже и реже, случайные записи принимают чисто внешний характер. Я живу, жизнь захватывает меня; дни летят за днями, а тетрадка лежит себе в портфеле, точно забытая, ненужная… даже затрудняюсь, как писать. Я занимаюсь целыми днями, и все недовольна собою, и все мне кажется, что я делаю мало; иногда меня охватывает безумное сожаление о прошлом, об этих четырех годах, – и это хуже всего. Положим, они – в смысле житейском – не совсем потерянные: за это время я могу сказать – окрепла духом, развилась, хоть немного, узнала жизнь и людей; на курсы я поступила не юной, неопытной девушкой, а человеком со сложившимися уже убеждениями, со своими выработанными взглядами, но зато мое умственное развитие, мое круглое невежество во всех отраслях знания – приводит меня в отчаяние. Читаю ли я историю, занимаюсь ли славяноведением или логикой – внутренний голос твердит мне: ты могла бы это все узнать раньше, – тогда у тебя были средства на книги, ты могла бы учиться по ним, а ты – предпочитала истратить их на тряпки и брать ненужные уроки. Возможно было знать! надо было только приобрести нужные книги. А что делала я? – и опять передо мной мучительное заключение: те 4 года – потерянное время. С какой завистью смотрю я на Маню Пр-ву, которой едва 18 лет и которая в такие годы – уже столько знает, столько работает… А я? в 18 лет влачила бесцельно праздное существование обеспеченной барышни, терзаясь своим бездействием, не видя ниоткуда ни помощи, ни утешения и, можно сказать, – блуждая во тьме собственного невежества, – читала без разбору все, что имела возможность прочесть… И вот результат: я – на курсах; на первых уже порах написала совершенно неверно, чисто по-детски, изложение данной профессором статьи, ясно узнав в этом всю свою неразвитость и неспособность.

О Боже мой, да что же я такое? Я стремилась к образованию, будучи совершенно неспособна, ниже всякой посредственности? Ведь мои способности, о которых мне столько твердили в детстве (я положительно могу одобрить себя за то, что всегда относилась крайне критически ко всем выражавшимся мне похвалам, искренно считая себя вполне недостойной их), моя память – они должно быть ослабели, притупились во время моего тяжелого 4-летнего домашнего плена, – в продолжение которого им, к несчастью, было так мало пищи и слишком много таких житейских дрязг, что они могли только систематически притупляться. О бедная Лиза! несчастное, жалкое существо! Как я подумаю… о, нечеловеческий стон готов вырваться из груди, и хочется упасть на землю и ничего не видеть, не слышать, не чувствовать, не понимать… Ах! воспоминаниями и упреками не поможешь делу, не вернешь прошлого… Мама! если б только она могла и хотела знать, каков ее деспотизм, каковы ее предрассудки!

Ну, впрочем, что ж я? Безвозвратно прошлое, непоправимо сделанное. К чему терзать себя еще, теперь? или мало было мне мучения и раньше?

Да, первое время я была так счастлива, так спокойна, мое прошлое точно заслонилось настоящим настолько, что и не видать его было; но теперь, когда занятий стало больше, нет-нет да невольно и вспомнишь прошлое.

27 февраля

Я теперь обращаю внимание на одну сторону своей жизни, о которой прежде никогда не думала, но разговоры о прошлом лиц, встречавшихся мне здесь, невольно заставили меня обратить на нее внимание. Это – то, что я совсем не вращалась в обществе, не приходила никогда в близкое соприкосновение с ним, что у меня не было знакомых молодых людей, которые бывали бы у нас. Слушая рассказы некоторых из наших слушательниц, таких же молодых девушек, как и я, их воспоминания о прошлой жизни, об их знакомых, иногда даже об их увлечениях, я как-то невольно думаю: а ведь в моей жизни ничего подобного не было… вот вся она передо мною: однообразная, монотонная, бедная внешними событиями, богатая – горем одним, но зато постоянным, и неприятностями, мелкими, неизмеримыми для глаз, но портившими всю жизнь, и лишь с одной хорошей стороной – совместной жизнью сестер и братьев.

Как-то раз одна из наших интернаток, в минуту откровенности, разговорившись о своей жизни, довольно ясно намекнула, что ей пришлось уже многое пережить, и потом спросила меня:

– А вам пришлось испытать что-нибудь подобное?

Я ответила отрицательно. Она удивилась:

– Значит, вы всю жизнь прожили как под колпаком, не встречаясь с людьми? – спросила она.