Поступив сюда, я с интересом ожидала лекций богословия, над которыми слышала столько насмешек. Я думала, что так можно рассуждать только с предвзятой точки зрения, что в богословии в сущности нет ничего достойного насмешки, и когда о. Р-ский взошел на кафедру – я вся обратилась в слух и ожидание. Но увы! лекции богословия с внешней стороны были прямо невозможны: батюшка до того заикается, что трудно слушать при всем желании, приходится напрягать все внимание, и в конце концов, кроме утомления, ничего не выносишь. К тому же батюшка часто пропускал лекции. Я бросила ходить на богословие, но теперь читаю его перед экзаменом, читаю, стараясь найти в нем все, о чем мне твердили раньше: что это просто чепуха, которую учить не стоит, что лекции никуда не годны, что богословие заставит скорее потерять веру (как говорил нам В-нский), чем укрепит ее. Я читаю и действительно нахожу некоторые места, которые ни в каком случае не могут убедить человека с пошатнувшейся верой, не могут ничего доказать; но я не могу смеяться над этими страницами, потому что нахожу и такие, которые мне кажутся совершенно истинными. Таковы те, где говорится о религии как о необходимой потребности человеческого духа, те страницы, где рассматривается, хотя отчасти, история религий. Но со всем тем все богословие строит свои главнейшие основания так, что они доступны только вере, и неверующего убедить не могут. – Доказательств, доказательств! – требуют многие, когда им начинают говорить о Боге, бессмертии души и т. д. Доказательства же богословия основываются на форме всеобщего существования религий, из этого оно выводит заключение о божественном происхождении человека, о прежних непосредственных отношениях с Богом. Интересны, далее, разборы доказательств Декарта, Лейбница; лучшим же и наиболее убедительным из всех является кантовское доказательство, основанное на категорическом императиве: оно так ясно, так убедительно говорит человеку о бытии Высшего Существа, так возвышенно… но ведь сам Кант отрицал религию во всех ее внешних проявлениях и, следовательно, с точки зрения богослова, в этом отношении автор не прав.
Когда мне говорили, что на курсах в Бога не верят, и предсказывали, что я непременно сделаюсь неверующей, – я всегда была уверена, что этого со мной не будет; что мои религиозные убеждения тверды, и их не так-то легко поколебать не только курсисткам, но даже самим курсам, даже лекциям профессоров. Когда я оборачиваюсь назад, то вижу, что я верила прежде как-то не рассуждая, не вдумываясь хорошенько, на что, собственно, я опираюсь и что меня руководит в моей вере: верила – ну и верила, совершенно машинально, в силу, должно быть, бессознательно отразившейся на мне веры предшествовавших поколений, которые веровали так же просто, как и сами жили. И вот теперь я читаю эти лекции серьезно, внимательно следя за каждым словом, стараюсь поставить себя на место неверующих, спрашиваю себя: а это доказало бы мне? произвело бы на меня впечатление? Но стать всецело на их точку зрения мне не удается. Я не могу отказаться от веры. Я чувствую, что что-то есть во мне, которое составляет часть меня самой, что отбросить я не в силах, что живет во мне с детства. Или во мне есть та мистическая жилка, которая заставляла меня в детстве зачитываться житиями святых в огромных четьях-минеях, которые брала моя бабушка у о. Петра «почитать», которые увлекали меня мечтать о пустынях, где спасались святые подвижники, о путешествии туда, о келии где-нибудь на пустынной скале, в которой я непременно хотела жить после, «когда вырасту большая».
Теперь я поняла,