Дневники русской женщины

На днях получила первое письмо от Вали, сегодня – второе. Она в восторге от Киева; из первого письма видно, как ее все занимает – и путешествие, и ее новое положение, и муж, услужливый и нежный, ухаживающий за ней, как за ребенком. Читая это письмо, такое веселое, счастливое, я испытала невольно радостное чувство. Слава Богу, она счастлива, лишь бы она была счастлива… Надо, чтобы первые дни ее новой жизни не омрачались никакими тучами… Я не скажу ей ничего больше о Петербурге, время залечит ее горе; средства к образованию всегда у нее будут, а пока пусть живет радостно, забыв о прошлом и не думая о будущем…

Во втором письме Валя пишет об отъезде в город П., а оттуда в имение мужа, и ей невольно приходит на мысль, что она должна будет жить в провинции, а не там, где мечтали мы обе… Так грустно и покорно говорит она, что старается себя утешить тем, что ее горе – ничтожно в сравнении с массой страданий всего человечества: «В этом все мое спасение, чтобы не плакать от отчаяния по тому, что так еще недавно похоронила. А плакать мне теперь уже нельзя, чтобы не мучить его».

Что же мне было делать, прочтя эти строки? Плакать опять? слез уже не было… а то, что тяжело лежит на сердце, – останется, и дольше, чем будет печалиться Валя. Ее новая жизнь – унесет ее, а я, которая испытала жизнь там, – чувствую острее, чем она, всю ее потерю, хотя никогда не скажу ей этого; чувствую еще больше и потому, что я так же ждала возможности жить с ней вместе, столько же мечтала о ней, сколько и она, а между тем, невольно видишь себя виновницей того, что она лишена этой возможности…

В. должен искать место где-нибудь не в глуши, а то провинциальное общество вовсе не представляет собой подходящей среды для самообразования и развития; если бы Валя попала в хорошую интеллигентную среду – другое дело, – я могла бы только радоваться, и сама уговаривала бы ее не падать духом и не отчаиваться при мысли о том, что она не будет жить в Петербурге. Но ведь еще неизвестно, в каком провинциальном городке они будут жить: если они останутся в П. или переведутся в какой-нибудь городок еще похуже? если Вале придется знакомиться с провинциальными дамами, у которых интересы – последние сплетни, кухня и моды? У нас в Ярославле и то можно пожаловаться на неинтеллигентность общества, – что же сказать о глухой южной провинции? И вдруг Вале придется там жить… может быть, это было бы и хорошо, но не в ее годы, не с ее пристрастием к столице… Впрочем… вот что значит русский человек: чуть было не сказала: «Авось как-нибудь все устроится»… магическое «авось»!

В. сам пишет мне, что не хотел бы переводиться в провинциальную глушь; как честный человек, он жалеет, что запрячет туда Валю… и это его сознание меня немного утешает…

13 мая

Сегодня я перечитывала свои заметки, начиная с августа месяца; я не писала дневника за последнее время своей жизни в Петербурге… Я жила, особенно последний месяц – что называется «вовсю», насколько это можно сказать о нашей жизни; иногда хотелось взять тетрадку, написать о виданном и слышанном, но приходилось заниматься до 23 часов ночи, сдавая ускоренные экзамены, а там – пойдешь к соседкам по комнате, выйдешь с ними на балкон, засидишься, наконец – ляжешь спать, когда уже совсем светло, и спишь, как убитая, до 10 часов, а потом – опять заниматься… Где тут писать? А между тем, сколько можно было бы написать…

В апреле мне удалось побывать на заседании вольно-экономического общества, на лекции А.И. Введенского – «Об условии допустимости веры в смысл жизни», в школе технического общества для взрослых рабочих, на лекциях Е.И. Ламанского: «О значении денег в народно-государственном хозяйстве»… Из всех этих лекций, заседаний, посещения школы я вынесла столько впечатлений, передо мной снова развернулась такая интересная картина жизни, возбудившая во мне столько новых мыслей, – что я чувствовала себя точно в ином мире, где я плавала, как рыба в воде; я дышала полной грудью, а напряженная жизнь, которую мы все вели во время экзаменов, то беззаботное веселье, которое невольно охватывало нас после каждого сданного экзамена, длинные разговоры, научные споры, которые наконец-то стали завязываться у нас под влиянием экзаменов и изученных предметов, – вся эта жизнь так соответствовала моему настроению.