Дневники русской женщины

– Я румынка, муж тоже, моя фамилия – Васкареско. Он занимается здесь в психометрической лаборатории. Целый день занят. Мне было ужасно скучно одной дома, я и поступила в Ecole des Hautes Etudes. Все-таки на три года были занятия.

Я с любопытством посмотрела на эту красавицу, которая занималась латинской эпиграфией и писала тезу… от скуки.

Прежде развлекались всяким вздором, теперь, в наше время всяческого прогресса – и наука уж не так недоступна.

Нам стало холодно, и, затворив дверь, мы вернулись в гостиную. Румынка посмотрела на часы и извлекла из кресла своего мужа, высокого господина с правильным бритым лицом, что придавало ему наружность актера. Он сидел неподвижно и, казалось, что-то созерцал, не принимая участия в общем разговоре. Оба они, и муж и жена, своими сдержанными, корректными манерами совсем не гармонировали с остальным обществом, и видно было, что они тут случайные гости. Кларанс стала их удерживать, они настаивали и простились. Встали и музыканты, которым надо было ехать далеко на Монмартр.

После их ухода – веселье оставшихся, не сдерживаемое более ничьими посторонними элементами – разошлось вовсю.

Henry был неистощим: он прыгал, представлял балерину, певцов, певиц – сочинял целые комические сцены, рассказывал неприличные анекдоты.

Все покатывались со смеху.

– Henry, la cuvette!²⁰⁴ представьте la cuvette! – кричала Кларанс.

Что бы это такое могло быть? – недоумевала я и, видя, что все смеются – тоже улыбалась. Должно быть, это уж что-то необыкновенное, – все очень оживились и хором поддержали просьбу Кларанс.

Henry ушел за портьеру. Все присутствующие притихли, молча улыбаясь. Кларанс давилась от смеха, закрывая рот платком.

Раздался как будто плеск воды – голос Henry удивительно верно передавал этот звук; потом аханье, как у нас погружаются в холодную воду летом, – страшно и приятно, потом поцелуи, брызганье, снова плеск воды…

В комнате стон стоял от смеха.

Я ничего не понимала. По-моему, Henry представлял, как жена уговаривает мужа брать холодный душ, а тот боится и не сразу идет под струю холодной воды; она хлопает его по голому телу, целует… Это было, конечно, смешно, но меня еще более смешило безумно веселое настроение присутствующих.

Я попробовала было спросить Кларанс, но та, при взгляде на мое лицо – закричала:

– Посмотрите, она не понимает, ох, ох, ох…

– Ха-ха-ха-ха-ха…

Мы уже не могли сидеть, а лежали от смеха… кто удерживался за спинку стула, а Дериссе буквально катался по пушистому ковру. Я утирала слезы, как и все, ничего больше не спрашивала и не думала… Веселье опьянило меня, голова кружилась.

Я смутно слышала комплименты Henry, – чувствовала как он поймал мою руку и поцеловал ее при общем одобрительном смехе присутствующих.

Гости стали расходиться; я поднялась по лестнице к себе наверх и заснула как убитая, без всякой мысли в голове.

Среда, 20 ноября.

Проспала по обыкновению долго, до без четверти девять. В четверть часа оделась и скорее побежала за медичкой. Надо было идти в Hôtel-Dieu.

Мы пришли туда еще рано. По обширной палате, стены которой были выкрашены светло-зеленой краской, неслышно расхаживали несколько студентов.

Это была женская палата.

Румынка заговорила с одной из больных, а меня вдруг охватил страх – а ну как вдруг кто-нибудь заметит чужое лицо, подойдет и спросит… Но la belle Roumaine²⁰⁵ вполне успокоила меня: на визитах Dieulafoy бывает столько посторонних посетителей, столько иностранцев, что все привыкли и не обращают внимания на незнакомые лица. Я вздохнула свободно.

Раздались три звонка – и на пороге палаты показалась высокая, стройная фигура в светлом вестоне и фартуке, – это и был Dieulafoy.

Действительно, на него стоило посмотреть: прекрасная, совершенной формы голова, с правильными чертами лица, орлиным носом и взглядом хищной птицы. Я смело вмешалась в толпу студентов и последовала за профессором в мужскую палату. Но идти вместе с ними оказалось не так-то легко: меня скоро оттеснили назад; группа остановилась; с минуту я увидела на кровати совершенно обнаженную мужскую фигуру – и потом спины студентов скрыли от меня и ее и профессора.

Впервые в жизни видела я так близко от себя совершенно нагого мужчину и не чувствовала никакого смущения – больница убивала все предрассудки. И когда профессор подошел к другой кровати, я ловко, как змея изгибом, проскользнула между студентами и встала впереди.

Красивый мальчик лет 14 с чудными черными глазами. У него была болезнь сердца. Бледные восковые руки неподвижно лежали на одеяле. Из толпы выделился интерн и стал читать о ходе болезни. Dieulafoy внимательно выслушал, утвердительно кивая головой, потом взял руку мальчика и показал студентам на кончики пальцев. Те с любопытством посмотрели и взяли другую руку… Я могла только смутно догадаться, что, должно быть, он указывал на сосуды.

Минуя несколько кроватей, он опять остановился, велел выдвинуть одну из них на средину, чтобы студенты лучше видели, и попросил обнажить больного.