Дневники русской женщины

17 июля. Сегодня в саду я замечталась до того, что забыла обо всем и нечаянно вспомнила о будущем… Но на этот раз я не прогнала этой мысли, она подкралась совсем неожиданно, и что-то светлое и радостное было в ней. Мне было хорошо. Я стала воображать, что будет, когда я приеду в Петербург… и жизнь показалась мне вдруг такой интересной, такой, что у меня даже дух захватило от нетерпения и радостного волнения, и этот «Эмиль», которого я перед тем читала, потерял для меня всякий интерес.

А если ехать за границу! – Ну, и поеду! На авось, наугад – все-таки поеду; найдутся добрые люди, которые посоветуют, куда поступить. Только бы поскорее!..

21 июля. Присланное мне письмо В. не было особенно интересно, и я рассеянно его пробегала, как вдруг в конце несколько строк: «Во время нашего свидания на Пасхе я видел, что с Вами случился какой-то переворот, что Вы уже не та, которую я знал раньше. Что именно произошло, я не знаю и из коротких бесед вынести не мог, но я только ясно видел, что что-то такое произошло, и Вы теперь можете спокойно пойти даже на пытку самую изысканную. Тут не то разочарование, о котором Вы мне писали на каникулах, а что-то более тяжелое». При чтении этих неожиданных фраз – все пережитое за этот год в одно мгновение нахлынуло на меня точно волна… Замерло сердце, я задрожала от боли, вскочила, уронила письмо и стояла так, ничего не понимая, не видя… Я опомнилась, когда почувствовала, что глаза застилает, что лицо мое влажно от слез… Я с трудом овладела собой; мне было стыдно и досадно, и я выбранила себя за это крепким словцом…

«Вы теперь можете спокойно пойти даже на пытку самую изысканную», – это он угадал. Я так привыкла скрывать от всех свое душевное состояние, что мне и в голову не могло прийти, что могут хоть что-нибудь заметить… Или это сквозило помимо моей воли? Но я уверена по-прежнему, что глубже заглянуть ко мне в душу, проще понять меня как человека никто «из них» не догадается…

26 июля.

– Если бы ты жила со мной в наших консерваторских квартирах – из меня бы вышла знаменитость, – сказала мне сегодня подруга Соня²⁰.

– Ты имеешь такое влияние на меня, ободряешь, – ведь мы, артисты, часто падаем духом; нам необходимо возвышаться, говорить о творчестве, как ты со мной, – а у нас почти у всех такие узкие, практические интересы.

– Неужели, Соня? – удивилась я. – Неужели вас не интересует музыка, поэзия, философия? Ведь это вас так близко касается…

– Полно, пожалуйста. Прибежит к тебе в комнату товарка, начнет жаловаться на то, что теперь так много пианистов, что ее затрут; или соберутся вместе, и начнутся разговоры, как и кто сшил себе новую кофточку, какие-нибудь сплетни. И я тоже, когда поступила, думала как и ты, а в действительности оказалось все как нельзя более прозаично. Вот ты теперь рассказываешь мне о Шиллере и Гёте, и я так рада, – я очень мало читаю, совсем нет времени, а между тем это меня интересует, и когда поговоришь с тобой, лучше себя чувствуешь. Артисты живут нервами, нас надо возбуждать; свои же товарищи скорее заставляют упасть духом маленькими разговорами и жалобами.

Мне даже стало стыдно и неловко перед Соней: она слушала с таким интересом, а я… о, как мало я знаю! как немного могла я сообщить ей о Гете, Ламартине, Шиллере, о которых зашла речь; любой студент мог бы рассказать ей гораздо лучше. Но мне было приятно высказывать свои мысли и впечатления: я видела, что она меня понимает, восхищается и учится в то же время. Редкие артисты обладают многосторонним развитием и образованием; в большинстве случаев им некогда заниматься чем-нибудь посторонним, – их время все занято. Так и Соня: ей за массой занятий совсем некогда читать, и она не имеет понятия даже о классических иностранных писателях, имя и произведения которых знакомы всякому читающему человеку. Но она сознает этот пробел и стремится его избежать. Это замечательно даровитая натура.

27 июля. Очень часто я думаю о себе. Поэтому жизнь моя, как ее ни рассматривай, в сущности «праздная жизнь», а я – эгоистка.