Дневники склейщика чашек

Все-таки, природное ехидство было неистребимо.

— А, вот, и не угадала! Мы были молодые и честные…, сдуру. Она сказала, что ей надоело мотаться со мной без толку. Я предложил ей вернуться в институт, через год получить диплом, и мотаться с толком. Она меня послушалась: вернулась, закончила, да, тут и осталась.

— Так, она тут?!

— Да. Преподает в Технологии и дизайна.

— Тапочки-тряпочки? Так, вы — коллеги?

— Вроде того.

— А…, — Ванька явно не знала, как спросить, — у неё семья есть?

— Понятия не имею. Я же совсем недавно приехал.

— К ней? — тихо спросила девушка.

— Нет, Анна Андреевна, не к ней! Квартиру в наследство получил, и решил, что это отличный повод пожить дома. Не к ней. Разбитую чашку, как говориться, не склеишь.

Анна Андреевна покрутила пустой бокал.

— Ну, не знаааю…, — она чуть улыбнулась одним уголком губ, — на счет этого специалисты другого мнения.

— О, нет! К специалистам я не ходок! Как ты себе это представляешь? Появляюсь я ниоткуда через десять лет: «Дорогая, не сходить ли нам к семейному психологу?!»

— При чем тут психолог? Я тебе про чашки говорю.

— Ну, про чашки-то это, как говориться, образное выражение. На самом деле — речь об отношениях.

— Спасибо, объяснил! А я тебе безо всяких образов — про посуду.

— Я что-то уже не понимаю, о чем речь. То ли ты мне бальзаму от души плеснула, то ли…

Гера потер чайной ложечкой лоб.

Ванька смотрела на него пристально, как будто решая для себя какой-то важный вопрос.

— Я тебе сейчас что-то покажу. Только, чур, не ржать!

— Я что тебе конь? — почти по-настоящему обиделся Герасим.

— Не конь, конечно, но не серьезный какой-то…, для своего возраста.

— Из чего это вы сделали такое заключение, барышня?

— Из картинки на соседнем гараже. Взрослые дяди так себя не ведут.

Крыть было нечем, и Герасим благоразумно замолчал, наблюдая, как появляется на свет из верхнего ящика стола толстая «амбарная» книга. Он испытывал некоторую смесь любопытства и неловкости. Понятно было, что ему предстоит знакомство с личным, в меру тайным женским дневником. И придется слушать, что было бы еще полбеды или, даже, совсем не беда, потому, что ему было интересно, какие мысли живут в голове у этой девочки. Но придется же еще как-то реагировать. Гера не раз в своей жизни становился реципиентом чужих откровений и знал, что самый неловкий момент наступает, когда собеседник, излив душу, замолкает и смотрит на тебя, ожидая, а то и требуя участия, понимания, да, хоть какого-то проявления неравнодушия. А этого-то, зачастую нет и взять негде. Жена не зря говорила, что ждать от него сочувствия, всё равно, что разговаривать с пылесосом. Это была правда. И чувствовал себя Герасим в такие моменты, как человек, следивший через замочную скважину за сексуальной жизнью соседей по коммуналке, когда дверь неожиданно открывается и наблюдатель вваливается в чужую комнату с идиотской полуулыбкой и невнятными заготовками извинительных монологов.

Ванька нашла нужную страницу, поправила лампу и, строго посмотрев на притихшего гостя, начала читать, водя пальцем по строчкам, как старательная первоклашка.

«…, и как им объяснишь, что, сколько шов ни затирай, сколько ни ретушируй весь рисунок, всё равно — будет заметно. То же самое, что гримировать старую мымру под гимназистку. И не то, чтобы красота — это, непременно, новизна. Нет! Старушки бывают совершенно очаровательными, а гимназистки — стервозными крысами, но трещины…, трещины после каждого падения уродующие лицо, сердце, мозг…, это, наверно и есть признак необратимости времени».

В повисшей паузе Гере снова показалось, что где-то тикают часы.

— Дальше я не переписала, но тут все понятно, — сказала Ванька, доставая пожелтевший, с оторванным уголком лист бумаги, — так что, прямо с оригинала прочту.