Дневники склейщика чашек

«Вот, мне один офицер рассказывал, что японцы швы на посуде не только не скрывают, а еще золотой пудрой посыпают. Получается, как бы, узор. То есть, превращают недостаток в достоинство, и цена на такие изделия, разумеется, выше, чем на обычный новенький горшок. Мне, конечно, стало интересно, и Арончик, по моей просьбе, свел меня с другом-антикваром, увлекающимся востоком. Оказалось — действительно, существует в Японии такой древний вид искусства, и называется «кинцуги» или «кинтсуки» (на русском их тарабарщину не очень-то запишешь). Выдумали его древние мастера, чтобы угодить, как говорят, какому-то привередливому князьку. Но это не важно, а важен принцип. Щербину или, вовсе, дыру золотом закрывают, а вокруг еще цветы и краснопёрые рыбки.

Надо будет попробовать. Технически дело не хитрое. Может кому-то в радость будет.

Я стал замечать, что есть люди, которые и в жизни так могут. Только мало их, и живут они всегда где-».

Последнее предложение Ванька читала уже с трудом, под конец растерянно замолчала.

— Ну, вот, опять, — вздохнула она, — заснул, старый хрыч!

— Что?

— Да, почерк не понятный. То есть понятный, понятный, а потом — раз! Как будто он опьянел в зюзю на полуслове.

— Дай-ка!

Гера аккуратно, двумя руками, чтобы не повредить, взял рукопись. Лист оказался совсем не хрупким, как он предполагал, наоборот, был плотнее привычных А4-х и рассыпаться не собирался.

«…, и живут они где-то…»

— Видишь: дальне предлог из двух букв и слово короткое. Я бы написал: «Где-то не здесь».

— Ты — другое дело. Мне интересно, что он написал. А додумывать — не честно.

— Как скажешь. А кто это «Он»? Предок?

— Чей? Мой? Нет. С чего ты взял?

— Похоже на листок из семейного архива.

— Может и из семейного, но не из моего. Здесь в кладовке нашла.

Ванька выдвинула ящик стола, до отказа забитый исписанной бумагой, провела по ним ладонью, как будто щенка потрепала по загривку.

— И в других еще! Я переписываю, что можно понять. Где-то водой попорчено, а где-то вот, такие непонятные выкрутасы с почерком. Кажется, что другой человек писал, как в мультике про Простоквашино — дядя Федор письмо родителям пишет, а Шарик и Матроскин свое добавляют.

Гера слушал её и думал, что каждому, даже самому открытому и жизнерадостному человеку нужна «своя крепость», будь то дом, компьютерные игры, алкоголь или рассыпающиеся тетради, найденные в кладовке съемной квартиры.

— Как тебе про золотые швы? Красиво, да?

— Красиво. Но мне кажется, что жизнь скорее напоминает не готовую посуду, а шарф в процессе вязания. Последние пару рядов еще можно распустить и перевязать, а возвращаться на десять лет назад, вроде, уже и жалко.

— Интересное сравнение. А по-моему жизнь похожа на тетрис. Рядочки сложились и ушли вниз, надо складывать новые, а фигурки падают и падают, и не всегда успеваешь их удачно пристроить. Ну, а в переложении «на шарфики»: не обязательно распускать, можно взять нитку, которую когда-то оборвал, и начать новый рисунок. Шарфики — они длинные.

— Что-то мы с тобой совсем увязли в вязании, Анна Андреевна.

— Да, есть такое дело, — она откинула занавеску, чтобы взглянуть на часы, стоявшие на подоконнике.

— О! А я думаю: «Где-то тикает или мне кажется?»

— И тикает, и кажется, — Ванька улыбнулась краешком рта, — здесь сначала стало тикать, а потом я купила часы.