Дневники св. Николая Японского. Том I

Кончивши обзор христианских домов, заехал к пресвитерианскому миссионеру (ицциквай — соединение всех пресвитерианских общин в одно), американцу Rev. Winn, чтобы расспросить о состоянии инославного миссионерства здесь. Winn живет здесь четырнадцать лет; с ним же работают еще три миссионера (все они женаты) и четыре миссионерки. Христиан всех у них в Каназава 200; впрочем, многие из них ныне не здесь, а в других местах, как заявил Winn. Школ у них три: для мальчиков, девочек и воскресная для детей; первые две школы построены отличными европейскими зданиями; учащихся во всех трех школах 125; ныне меньше, чем прежде, говорит Winn, очень сильно теперь несочувствие всему иностранному; «не то, чтобы христианство ненавидели и преследовали, а все иностранное не любят, в том числе и христианство». Отчасти есть и прямо религиозная ненависть у простого народа под влиянием бонз; образованный же класс только индифферентен, но не неприязнен. Вообще, дело проповеди в Каназава, как и во всем Хокурокудо, по словам Winn’a, трудно. Здесь, в Каназава, есть еще методисты с миссионером американцем и тремя миссионерками; христиан у них 30 человек; есть еще католики. Других христианских сект в Каназава нет.

С восьми часов вечера отслужили вечерню; к Аиба и о. Федору в пении присоединились еще девятилетний сын Иоанна Акаси, Петр, и тринадцатилетняя девочка, имеющая скоро креститься — пение вышло совсем уж ни на что не похожее. Вместо поучения я объяснил молитву Господню; кроме христиан, было несколько слушающих учение и родных христиан.

Несмотря на малочисленность верующих, здесь пожелали учредить «кооги–но симбокквай», и потому я рассказал, как они ведутся; избрали людей для приготовления кооги — в мужском и женском собрании, назначили время и прочее. В двенадцать часов ночи, простившись с христианами и Церковью, мы вернулись в гостиницу, чтобы завтра утром отправиться дальше.

20 апреля/2 мая 1893. Вторник.

Фукуи.

Отправившись утром из Каназава по направлению к Цуруга, откуда железная дорога в Токио, по дороге проезжали город Комацу, откуда родом катихизатор Василий Накораи, и где жил некоторое время наш катихизатор без всякой пользы, по трудности места для проповеди, потом много других городов и больших деревень; между прочим, город Дайсёодзи, где чернь год тому назад разрушила построенный молитвенный дом; в шестом часу вечера мы прибыли в Фукуи, сделав от Каназава 22 ри. Ри за четыре от Фукуи мы стали встречать толпы разряженного народа, шедшего с праздника; в иных местах толпы запружали дорогу до большой трудности пробраться сквозь. «Какой праздник?» — Спрашиваю. — «Ренгё–сама вернулся из Исезаки в Фукуи», — отвечают. Празднующий народ состоит большею частию из молодежи и детей; среди многих десятков, быть может, сотни тысяч не было ни единого пьяного и ни на волос никакого неприличия, никакой грубости, никакой неблаговоспитанности. Нужно сказать правду, японский народ тремя своими религиозными пестунами — буддизмом, конфуцианством и синтуизмом, и еще своим строгим правительством воспитаны для сей жизни замечательно хорошо; и это доброе воспитание вполне сохраняется еще в местностях, закрытых для иностранного влияния, как в Хокуродо, но оно значительно расстроилось там, где с охотою принимают иностранное, как в Токио, Мориока, Кагосима и прочих; каких грубостей приходится видеть и слышать! Там без сомнения в такой праздник и в таком многолюдстве, как сегодня, немало было бы сцен и видов, совсем не японских, а пришедших — откуда? С добрым, с возвышенно добрым вносится из Европы много и грязи; не Европа в том виновата, конечно, а сами японцы; какой–нибудь верхогляд, вернувшийся с американского воспитания и сделавшийся здесь педагогом в состоянии заразить грубостью и неприличиями целое поколение молодежи. И есть резон в жалобе даже той со стороны японцев, что от европейских учений дети перестают уважать родителей, хотя опять здесь не европейское учение виновато, а воспринимающие их головы и характеры, обезьянничающие невпопад.