Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

Сегодня в Женской школе экзамен по Закону Божию, в Семинарии в десять часов чтение списков, но я нигде не мог быть, к сожалению, — должен был провожать Великого Князя Бориса Владимировича, отъезжающего обратно в Иокохаму. Вчера капитан просил приехать на судно с облачением, чтобы отслужить Князю напутственный молебен, так как он завтра оставляет «Севастополь» и, после десятидневного пребывания в Японии, уже инкогнито отправляется на почтовом пароходе в Америку для путешествия по ней. Потому я взял с собою иподиакона Моисея Кавамура с мантией, митрой и прочим; Иван же, слуга, сопутствовал с коробкой для клобука, или для шляпы, попеременно. Имел еще Иван для судна связку книг религиозных, матросам для чтения; капитан вчера просил, так я отделил несколько из запасной библиотеки. На станции Симбаси пришлось шляпу заменить клобуком и надеть ордена для встречи Великого Князя. С неудобством сделана была эта операция, и потому подумал я: вперед при подобных случаях надо брать коляску, одеваться как следует дома и подъезжать в должный час; несколько дороже будет, чем нынешнее «дзинрикися», зато приличней. Опять для Великого Князя было разостлано красное сукно на все пространство от вступления в вокзал до его вагона, опять блестящее собрание знати, начиная от принца Кан–ин’а вниз. В Иокоахме — последнее официальное прощание с бокалами шампанского с такого спозаранку. Наконец — в шлюпке с русскими гребцами, и Великий Князь, видимо, с удовольствием вымолвил: «Официальность кончилась!» На «Севастополь» еще приезжали проститься капитаны судов, адмиралы, губернатор Иокохамы. Было много пальбы салютов. Я во все это время стоял у борта и ждал Кавамура с облачением, ибо он не мог попасть на судно вместе со мною. И подумалось, что вперед при таких обстоятельствах следует посылать с облачением раньше и велеть независимо от меня переправляться на судно, чтобы там меня ждать, а не наоборот. К счастию, догадливый Кавамура не опоздал к молебну, который должен был быть прежде завтрака.

Спустившись вниз, в Церковь, я, к моему горю, увидел, что учинил большую неловкость в ином роде. «Священника не видно что–то», подумал я, стоя праздно больше полчаса на палубе, а священник в это время, облачившись, и с певчими все время ждал меня в своей Церкви. Не дождавшись, наконец, разоблачился, и в это время я спустился к нему; огорченный и с пенями он отнесся ко мне, но я чем же виноват, кроме недогадливости? Зачем же он не послал сказать, что ждет меня? Облачившись, мы с ним отслужили молебен «о хотящих по водам плыти», когда сказали нам, что служить пора. Я говорил все ектении и всю службу, о. Назарий только стоял. Затем завтрак веселый, но с таким черствым и шершавым хлебом, что я, взявши кусочек в рот и не остерегшись, ободрал внутри всю щеку и не мог потом почти ничего есть и пить. Множество тостов, громкая — обок — музыка, говорливая направо М-me Мясоедова; веселое и весьма милое молодое офицерство с пением под музыку и шумом; очаровательно любезный ко всем царственный гость. После завтрака — фотографическая группа, потом танцы под музыку молодежи с дамами. В три часа я уехал, распростившись с Великим Князем и его спутниками, чтобы не опоздать ко всенощной. О. Назарий, отпросившись у капитана, уехал со мной, чтобы завтра служить здесь со мной Литургию; взял он еще с собой своего регента–матроса, чтобы послушать здешнее пение. Всенощную, к которой едва поспели, вернувшись в половине шестого часа, мы молились вместе. Но когда, после Правила, слушанного мною вместе с японскими священнослужащими, уже в исходе девятого часа я вернулся в комнаты, нашел о. Назария и его регента собравшимися обратно на судно: капитан прислал за ними своего вестового; завтра о. Назарию надо служить на судне панихиду по севастопольском герое Павле Степановиче Нахимове — годовщина его смерти завтра — капитан уже там вспомнил об этом. Угостив наскоро приготовленным ужином о. Назария, регента и вестового, я отпустил их в десятом часу ехать на станцию, весьма сожалея о случившейся помехе нам с о. Назарием помолиться завтра вместе.

23 июня/6 июля 1902 года. Воскресенье.