Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

Академий, с начальником Семинарии во главе. Прошли по комнатам учеников вверху и мимо комнат внизу в столовую; в это время ученики, по предварительной инструкции, перешли в большую классную, где предполагалось произвести небольшой экзамен, но посланник опять заторопил, и Великий Князь хотел уйти с главного хода, куда прежде вошли, вон из Семинарии, но я его попросил хоть заглянуть в залу на собранных вместе семинаристов, и он вошел туда, а там запели «Царю Небесный», и Великий Князь должен был и здесь прослушать эту молитву, после чего, подав руку начальнику Семинарии Ивану Акимовичу Сенума и кивнув на поклон учеников, прыгнул с «роока» классной вниз и пошел к воротам, у которых очень любезно поблагодарил за удовольствие, доставленное ему осмотром Миссии, и простившись, сел в коляску; свита в других колясках последовала за ним. Здесь, на улице, также стояла толпа народа, собравшегося посмотреть на Великого Князя. Мы с князем Кудашевым, в его экипаже, приехали ко мне пить чай.

20 июня/3 июля 1902. Четверг.

Утром, на последнем экзамене в Семинарии, пятый класс по Психологии и третий по Гражданской Истории отлично отвечали. Все вообще серьезно учатся; неуспешны некоторые разве по болезни. Жаль только, что мало учеников; в шестом классе, например, всего четыре. И наставники серьезно занимаются. Часов в десять посетил священник с броненосца «Севастополь», о. Назарий, иеромонах Седмиозерской пустыни близ Казани, со светским образованием, сын бывшего профессора Казанского Университета, по фамилии Соколов (родом из духовных); был он чиновником, овдовел, потерял и дочь, хотел вновь жениться, но совесть остановила и указала ему путь монашества, а тягость монастырской жизни привела на флот; человек, видимо, очень благочестивый, но разбитый жизнью, в чахотке, кажется; говорил много о Казани, восхищался Преосвященным Антонием (Храповицким), устроившим из Спасской Обители (где я гостил у Преосвященного Викторина в 1870 году) Миссионерский монастырь. — Мы с о. Назарием, среди речей, позавтракали, после чего я показал ему Миссию, школы — Женскую и Семинарию, и отправил его с одним семинаристом, говорящим несколько по- русски, осматривать музей, зверинец и прочее. Вечером сей семинарист (Уцияма Петр) вернулся и сказал, что о. Назарий не мог приехать сюда обратно пить чай, ибо должен был отправиться на судно. Я предложил, согласно прежним словам, самому ему — Уцияма, стакан чаю, но он ответил, что идет поужинать, а после ужина просит угостить чаем не его одного, но и всех его товарищей — учеников шестого курса, числом пять всех, желающих послушать, что я им скажу. Очевидно, разумели недавно сказанное мною им кое–что на экзамене. — Я охотно согласился угостить их и чаем, и разговором. Проговорил с ними часа три. Речь направлялась к тому, чтобы удержать их для служения Церкви. Рассказал им моменты психических движений, приведших меня в Японию; мое поступление в монашество, прибытие в Японию, первую жизнь здесь, занятие всеми родами здешней литературы, начало проповеди, основание Миссии, водворение на Суругадае, первое крещение здесь и донос шпиона, и прочее. В настоящее время все они, пять старших воспитанников, искренно обрекают себя на всегдашнее служение Церкви. Дай Бог, чтобы соблазны и отвлечения, которых предвидится множество, не смутили их!

21 июня/4 июля 1902. Пятница

Утром на экзамене в Женской школе, где ныне семьдесят пять учениц. Отвечали по Закону Божию, сначала старшие два класса, потом самые младшие, все — на полный балл, как всегда. В половине двенадцатого часа отправился на завтрак, дававшийся для всех русских Великим Князем Борисом Владимировичем в занимаемом им ныне дворце — «Рикюу». Кроме русских, на завтраке были японские четыре принца: Фусиминомия, Кан–ин, Арисугава и еще один молодой военный; было также много военных, начиная с военного министра; был Премьер Кацура, Иностранных дел министр и прочие. Все без лент, только со звездами, почему и я был без лент и орденов, а со звездами и в клобуке с крестом (привезенном мною в жестяной коробке и надетом в передней, причем в коробку поступила шляпа). За завтраком — между Фусиминомия и министром Иностранных дел; последний словоохотливо сам начинал всегда разговор; первый молчал, но раз пять я с ним заговаривал о религии, что христианская теперь — самая необходимая в Японии, о музыке, о живописи, о Сибирской железной дороге и прочем. Насчет религии принц выразился, что для «бидзюцу» надо воспитывать «сейсин» (дух человеческий в широком смысле), а для воспитания «сейсин»’а необходима «кёохоо». Спасибо и на том!