Дневники св. Николая Японского. Том V

О. Симеон Мии пишет, что по сделанной архитектором справке на цену медных кровельных листов и по смете, медная крыша храма в Кёото будет стоить на 1088 ен дороже железной, прежде предположенной. Ответил я, что, с помощью Божиею, покроем храм Божий медью; пусть архитектор распорядится о сем. Не нужно будет потом заботиться о покраске, столь необходимой для железа. Если покрыть тщательно, то крыша — хоть на веки вечные; итак, дорого и трудно только в начале.

Пишет еще о. Мии: «На днях чиновники религиозного отделения Министерства внутренних дел приезжали, осматривали место и предлагали вопросы насчет отношения Церкви Кёото к Миссии в Токио и Церковного управления. Я постарался удовлетворить их ясными ответами и подарил им Книги Церковного Права. Они говорят: „Мы не имеем достаточных сведений о Православной Церкви и нигде не можем добыть их“. Я ответил им: „Отчего же вы не обратитесь за сведениями в Миссию на Суругадае? Там всегда можете получить точные сведения касательно православного учения и церковного управления”. И советовал им бесцеремонно обращаться в Миссию за сведениями и пособиями в случае нужды».

15/28 апреля 1901.

Воскресенье Жен мироносиц.

После Литургии, в один час, была панихида по Василии Оогое, сыне старика Алексея, служащего в Миссии. Умер он в Гонконге, будучи там служащим в Банке Мицуи; там его и похоронили, и прислали сюда родителям только часть волос его. Отпели его здесь в Пасхальную неделю, а сегодня родители принесли в Церковь к панихиде в маленьком гробике его волоса; им хотелось непременно похоронить их здесь на кладбище, чтобы иметь могилку, на которую ходить поминать своего сына. Что ж, Церковь ничего против этого не имеет! Собралось на панихиду множество друзей и знакомых покойника, его товарищей по Университету и чиновников Банка Мицуи, и нанесено было множество цветов, которые, впрочем, оставались вне Собора. Панихида была отслужена мною со священниками, пропел ее хор певчих. В утешение родителей и в назидание присутствовавших язычников я сказал поучение о том, что настоящая жизнь есть только начало вечной жизни и воспитание к ней — о бессмертии души и воскресении. Потом гробик в цветах, как бы и настоящий гроб с телом, понесен был на кладбище — настоящей похоронной процессией, с преднесением креста, певчими, священством в облачениях. На кладбище была лития. А затем начались речи друзей умершего — язычников; речи тщательно составленные и написанные, как обыкновенно это делается, но совершенно в языческом духе: восхваление покойника и сетования на безжалостность Неба (мудзёо–но тен), так рано похитившего его; было три оратора, и все в том же духе; слушатели приведены были в слезы, с которыми и зарыли ящик с волосами. Стало быть, впечатление моей речи совсем было изглажено. Жаль. И вот налицо сопоставление христианства с язычеством: там — светлая надежда и утешение, здесь — мрак и отчаяние. Совершенно как в то время, когда Апостол писал: «Не хощу же вас, братие, не ведети о умерших, да не скорбите, яко же и прочий неимущий упования» (1 Сол. 4, 13).

После панихиды отправился в Посольство, по приглашению Александра Петровича Извольского: «Сегодня, в два часа, наши дети вместе с детьми Ванновского играют у нас маленькую русскую комедию с пением и танцами…, так, если у Вас найдется свободный час посмотреть на них…» Четыре маленькие девочки, из которых младшим двум по пяти лет, и сын Гриша, семи лет, премило играли «Снегурочку» и другое с русскими песнями и танцами с помощью двух своих гувернанток. Смотрели одни русские, между которыми были Александр Иванович Павлов, наш Поверенный в делах и Генеральный консул в Корее, и Николай Николаевич Бирюков, учитель русской школы в Сеуле. Приехали они на днях лечиться от укушения бешеной собакой; собака была комнатная, любимая у Павлова; перекусала их двоих и казака русского, и повара–китайца; все четверо и прибыли, и лечатся здесь у доктора Китасато, делающего им Пастеровские прививки.