О. Семен Мии очень смущен тем, что не едет в Россию за остановкой Окамото, и просит послать его самостоятельно за сбором на построение храма в Кёото. Нельзя! Как можно в денежном деле положиться на японца! Положим, о. Мии — честный человек, и я считаю его за такого; но ведь и Андрей Минамото был честный человек, и я никогда не предполагал, чтобы он в состоянии был обмануть Церковь — а вот обманул же из–за каких–нибудь десяти ен или около того в месяц; у о. Мии же на руках при сборе могли бы очутиться тысячи… Нужно памятовать и урок «Доосися» — там, вероятно, тоже были очень честные люди из японцев… Итак, лучше не подвергать о. Мии искушению, а Миссию опасности убытка и бесславия. Притом же и неспособен он для сбора — характер не такой у него — совсем простоватый и беспечный.
На экзамене в Женской школе выпускные толковали Православное исповедание не хуже лучших катихизаторов; видно, что Догматику усвоили отлично; один из младших классов по Церковной истории ответил весь на 10+ и на 10.
Из священников прибыл о. Семен Мии, но прежде всего к Окамото — прибыл вчера и сегодня до двух часов был у него; тот еще не теряет надежды быть отправленным в Европу для исследования религий. На случай, если не состоится это, о. Мии долго убеждал меня послать его в Россию за сбором на построение храма в Кёото. Но тщетно: раз — в Кёото христиан всего человек двадцать, другой — смотри выше.
На вопрос, нет ли кого из Церквей о. Мии, поступающих в Катихизаторскую школу с будущего сентября, он ответил отрицательно.
Вероятно, так ответят все священники. — Пришло время закрыть Катихизаторскую школу; пока шло переустройство сословий, связанное с переменой Сёогунского правления на Микадское, много было людей, не знавших, что с собою делать; из них и наполнялась Катихизаторская школа. Ныне все пришло в норму: сословия вновь сложились, определились, открыли для себя течения, которых и держатся; лишних людей нет, идеалистов и подавно — в этом практично–материалистическом народе. — Отныне все надежды на Семинарию, в которую отдают нам детей бедняки, не имеющие средств повести их по светскому образованию. Половина из поступающих обыкновенно еще забракованные по телесным или душевным немощам в светских заведениях. Оттого из двадцати, которых еле–еле набирается к приему, дотягивают до окончания курса счастливо, если половина (как ныне), или два–три всего (как кончат в будущем году). — Катихизаторство обратилось в промысел, но так как он дает всего десять–четырнадцать ен в месяц, то и мало желающих отдаться ему. — Роптать ли за это на японцев? Но ведь они же язычники, или только что оставившие язычество. Если бы они были так идеальны, возвышенны, бескорыстны, как мы того желаем для наполнения наших школ и рядов наших катихизаторов, то они были бы лучше нас самих, и мы бы не нужны были здесь. Итак, спокойствие и благодушие! Бог все устроит к лучшему!
На экзамене в Семинарии во втором классе, тринадцать учеников, преплохо отвечали по Священной истории Нового Завета. Жалкий наставник этот кандидат Киевской Академии, Марк Сайкайси; если и уйдет, не жаль будет; только о деньгах и думает; для того заводил свою частную школу русского языка, напечатал книгу–учебник, но школа исчезла, книжки тоже, должно быть, принесли один убыток.
Когда перечитывал с секретарем Нумабе, в двенадцатом часу, Кейкёо–хёо, пришла телеграмма: «Ваше Преосвященство, согласны ли принять меня в свою Миссию? Письмо шлю. Инспектор Семинарии игумен Вениамин. Благовещенск». Это, должно быть, бывший недавно здесь гостем один из тамошних наставников Семинарии хорошо отозвался о Миссии — и вот результат. Но о. игумен стоит на большой дороге к большим званиям и потому для Миссии был бы очень кратковременным гостем. Довольно было гостей. Господь с ним! Телеграмма оставлена без ответа.
Явились отцы Петр Кавано, Игнатий Като, Сергий Судзуки. Первых двух выслушал. У о. Кавано, как всегда, вяло, у о. Игнатия весьма живо и интересно. С его маленьким сыном Филимоном было чудо: Ангел Божий охранил его от огня, когда одеяло над ним и мат под ним горели; он проснулся и прибежал к матери без искры на платье. Другое чудо было — исцеление ребенка, осужденного на смерть доктором медицины, вследствие крещения, испрошенного его матерью.