Дни.

Мы назначали такого-то туда-то – Родзянко подписывал, и человек ехал. Из крупных назначений и удачных было назначение члена Думы инженера Бубликова комиссаром в «Пути сообщения». Он сразу овладел железными дорогами. Может быть, он и сделал кое-какие ошибки, но благодаря ему железные дороги не стали. Не помню остальных – их много было… Ведь всюду, всюду требовалось, все учреждения умоляли «прислать члена Государственной Думы». Авторитет их был высок еще…

Чем дальше от Таврического дворца – тем обаяние Государственной Думы было сильнее и воспринималось пока как власть…

* * *

-Но здесь… Здесь росло противодействие… Противодействие этого проклятого исполкома, который опирался на всю эту толпу, залепившую Государственную Думу… Ах, если бы у нас был хоть один верный полк, чтобы вымести отсюда всю эту банду и занять караулы… Но полка нет… И офицеров нет…

* * *

Еще одним бедствием были – аресты… Целый ряд членов Думы занят исключительно тем, чтобы освобождать арестованных… Еще слава богу, что дан лозунг: «Тащи в Думу – там разберут»… Дума обратилась в громадный участок… С тою разницей, что раньше в участок таскали городовые, а теперь тащат городовых… Их по преимуществу… многих убили – «фараонов»… Большинство приволокли сюда, остальные прибежали сами, спасаясь, прослышав, что ''Государственная Дума не проливает крови»… За это Керенскому спасибо. Пусть ему зачтут это когда-нибудь. Жалкие эти городовые – сил нет на них смотреть! В штатском, переодетые, испуганные, приниженные, похожие на мелких лавочников, которых обидели, стоят громадной очередью, которая из дверей выходит во внутренний двор Думы и так закручивается… Они ждут очереди быть арестованными… Но, говорят, некоторые герои до сих пор сражаются… отдельные сидят по крышам с механическими ружьями и отстреливаются. Или это все вздор – эти пулеметы на крышах… Не разберешь, кто их туда послал и даже были ли они там… Во всяком случае, какая невероятная ошибка правительства была разбросать полицию по всему городу… Надо было всех собрать в кулак и выжидать…

Когда все части взбунтовались бы, потеряли дисциплину – стройному кулаку их легко было бы раздавить…

Но кто это мог сообразить? Протопопов? Александр Дмитриевич? Министр внутренних дел с прогрессивным параличом. А ведь мы же сами его и подсунули… Ведь он был товарищем председателя Государственной Думы… Это положение ведь и был тот трамплин, с которого он прыгнул в министры… Как все это ужасно!

Арестованных масса. Арестовали и некоторых членов Думы… Кабинет Родзянко мы еще удерживаем… Сюда мы стараемся сконцентрировать арестованных, которых можно немедленно освободить…

* * *

Я не помню точно, когда это было. Но это было в Кабинете Родзянко. Я сидел против того большого зеркала, что занимает почти всю стену. Вся большая комната была сплошь набита народом. Беспомощные, жалкие – по стеночкам примостились на уже сильно за эти дни потрепанных креслах и красных шелковых скамейках – арестованные. Их без конца тащили в Думу. Целый ряд членов Государственной Думы только тем и занимался, что разбирался в этих арестованных. как известно, Керенский дал лозунг: «Государственная Дума не проливает крови». Поэтому Таврический дворец был прибежищем всех тех, кому угрожала расправа революционной демократии. Тех, кого нельзя было выпустить хотя бы из соображений их собственной безопасности, направляли в так называемый «павильон министров», который гримасничающая судьба сделала «павильоном арестованных министров». В этом отношении между Керенским, который, главным образом, «ведал» арестным домом, и нами установилось немое соглашение. Мы видели, что он играет комедию перед революционным сбродом, и понимали цель этой комедии. Он хотел спасти всех этих людей. А для того чтобы спасти, надо было сделать вид, что, хотя Государственная Дума не проливает крови, она «расправится с виновными»…

Остальных арестованных (таковых было большинство). которых можно было выпустить, мы передерживали вот тут в кабинете Родзянко. Они обыкновенно сидели несколько часов, пока для них изготовлялись соответственные «документы». Кого тут только не было…

Исполняя тысячу одно поручение, как и все члены комитета, я как-то, наконец, выбившись из сил, опустился в кресло кабинета Родзянко против того большого зеркала… В нем мне была видна не только эта комната, набитая толкающимися и шныряющими во все стороны разными людьми, но видна была и соседняя, «кабинет Волконского», где творилось такое же столпотворение. В зеркале все это отражалось несколько туманно и несколько картинно… Вдруг я почувствовал, что из «кабинета Волконского» побежало особенное волнение, причину которого мне сейчас же шепнули: