Дни, что нас сближают

Когда посетители исчезли, старик поглядел на племянников, потом на пачку денег, с которой неизвестно было что делать, подумал, подумал и, перебирая банкноты, сказал парням:

— Вот вам по двести пятьдесят, на столько я наработаю, а остальные верну.

— Ничего не надо возвращать, — сказал младший, — мы все устроим.

Через два дня во дворе мастера сгрузили рулон жести, самой лучшей, толстой, какую раньше редко удавалось достать, а в воскресенье братья приехали в село и явились в мастерскую.

— Дядя, у нас по месяцу отпуска, мы будем тебе помогать.

— Как так? — удивился мастер. — Молотком вы стучать умеете, но колокольцев вы не ковали, не смотрели даже, как я работаю.

— Сейчас увидишь, дело пойдет!

Старик отрезал три куска жести — на четверку, на шестерку и на девятку — и долго, бросая их на камень, слушал и радовался красоте звука. Он решил пойти на виноградник, раскидать навоз и после обеда начать с четверки.

Когда он вернулся с виноградника, вся жесть была нарезана на куски и сложена в три кучи.

— Что вы сделали? — повернулся он к племянникам.

— Все идет как по маслу! — сказали братья.

— Как я отчитаюсь за эту жесть? — тревожился старик.

— Пустяки, все разделаем.

Тогда мастер, все еще стоявший в дверях, вспомнил тот день, когда лежал на крыше мастерской старого Стевана и смотрел, как тот отрезает кусок жести, работает над ним, пока не зазвенит он колокольным голосом, и лишь тогда отрезает следующий. И кожа его ощутила тот снег на крыше; тот холод отозвался в костях, он передернул плечами, руки его задрожали, он нервно огляделся вокруг, не в силах что-либо объяснить парням, и, подняв голову, посмотрел на потолок своей мастерской, словно увидел, что искусство его, как тогда у старого мастера, куда-то уплывает.

— Ничего не попишешь, — сказали племянники, — теперь все придется разделать, кто ж у тебя примет обратно эти куски? Но мы тебе поможем, а ты нам деньжат подкинешь, нам на машины не хватает.

Поглядывая на большие кучи нарезанной жести, мастер медленно начал выгибать первый кусок. Братья подтолкнули один другого и переглянулись — они понимали друг друга без слов и были уверены, что дядька сдастся. До вечера он выковал три колокольца, и когда пошел, как обычно по вечерам, в корчму, повидаться с другими стариками, младший брат сказал старшему:

— Такими темпами мы далеко не уедем.

Братья взялись за молотки и начали: один выгибает жесть и оббивает ее, другой заклепывает и кует уши и языки. Звон, доносившийся из мастерской, остановил старого мастера в воротах, когда он поздно вечером возвращался домой. Он прислушался — не чудятся ли ему эти звуки, не застряли ли они у него в ушах и не выходят ли сейчас, в тишине, наружу…

— Что вы делаете, ребятки, — сказал мастер плачущим голосом и, почувствовал, что ноги не держат его, оперся на верстак; рука его попала на ручку молотка, которым он заклепывал колокольцы. Позже он рассказывал, как молоток будто сам выскользнул из его ладони и подпрыгнул на камне, и когда он открыл глаза, рука была пустая и какая-то слишком легкая — с ним творилось что-то неладное…

— Дядя, не волнуйся, — положив руку ему на плечо, сказал младший, любимый Демиров племянник, — мы ухватили, что к чему, а ты будешь только закаливать колокольцы и обливать их медью, все остальное — мы сами. Посмотришь завтра, как дело пойдет…

На другой день мастер снова взял кусок жести и стал выгибать ее медленно и любовно, с наслаждением, которое чувствовал в себе и которым надеялся пронять племянников. Но те, подталкивая друг друга локтем, ждали, когда дядя начнет заклепывать колоколец и освободит им камень. И как только мастер отвернулся от колодки, младший брат завладел ею и пошел сворачивать новые колокольцы — один, второй, третий. Потом мастер взялся за закалку, и старший брат стал на его место — заклепывать те, что перекидывал ему младший — один, второй, третий…

Поздно ночью мастер услышал во сне доносящийся из мастерской звон, какое-то дьявольское сухое звяканье, проснулся и прислушался — ничего, ему просто показалось, но заснуть он уже не мог. Наутро братья увидели, что дядя весь как-то съежился и посинел, состарился за одну ночь, часто моргает и все сплевывает сухо куда-то в сторону, налево. Когда он вошел в мастерскую, парни уже расположились у камня и у верстака — ему оставалось лишь закаливать колокольцы и обливать их медью.

— Что будут говорить про эти колокольцы… — убитым голосом бормотал старик.

— Что их подмастерья делали, только и всего, — сказал младший, чтобы успокоить дядю. — Это раньше ты ради доброго имени работал, а теперь…

— Где-то в Пернике, — подхватил старший, — кто там будет знать, чьи это колокольцы? Думаешь, в тамошней трескотне кто-нибудь отличит их от других?

— Так-то оно так, но я-то знаю, что не сделал их по-своему! Совестно.

— Колокольцы нужны для фестиваля, и все равно, кто их сделает — ты или мы, — заключил младший.