Дни, что нас сближают

— Просто не знаю, что мне делать. Не могу я опять таскаться по судам — хватит с меня развода. Но как так — без ребенка? Он ведь мой…

— Хочешь, когда вернемся, я поговорю с ней? — сказала Эмилия. — Я очень плохо ее знаю, но оно, может, и к лучшему.

— Ты сделаешь это?

— Мне кажется, что я сумею поговорить с ней, как женщина с женщиной.

— Она опасный человек, Эмилия. Будь осторожна с ней…

Вошел Чавдар, и Евгений замолчал.

— Что, ты простил деревню? — спросила Эмилия.

— Я-то простил, но она…

— Что она? — захотел уточнить Евгений.

— Давайте немного прогуляемся.

Чавдар протрезвел, но глаза у него беспокойно бегали.

— Зачем?

— Давайте выйдем на улицу!

Вышли. Погода стала мягче, грязь под ногами — тоже. Они стояли в темноте, и двое из них ничего не понимали.

Чавдар зажег спичку.

— Ну? — спросил он.

Но они все равно ничего не понимали.

— Перья! — тихо сказал Чавдар. — По этим белым перьям нас завтра уличат в краже. Ради идеи я готов на все, но из-за мелкого воровства…

Евгений и Эмилия молчали.

— Может, все-таки, — прошептал Чавдар, — соберем их быстренько, как-никак мы же остаемся…

Никто ему не ответил. Он медленно нагнулся. Подобрал одно перо, потом другое. И понял, что ему придется туго — к жирной грязи накрепко прилип сиротливо белеющий пух. Чавдар встал на колени, и работа заспорилась. Эмилия очень тихо отодвинулась от Евгения, так тихо, что он даже не услышал. Она остановилась там, где было посветлее, и наклонилась. Быстро опустилась рядом с Чавдаром на колени. Грязь сразу выгнала из тела все тепло. Перья сопротивлялись ее неловким пальцам, от этого она пришла в неистовство и все с большим ожесточением выдергивала их из земли.

Евгений наблюдал за ними с блуждающей улыбкой, а в голове у него медленно, методично пульсировала фраза: конец бунту, конец восторгам, наступило время расплаты.

Какими-то странными, словно в невесомости, шагами направился он к тем двоим, но улыбка не покидала его губ.

Я не буду вставать на колени, лишь наклонюсь, подумал он.

…Трое сосредоточенно пожинали плоды своего преступления.

Они распрямились одновременно — ни один не хотел оставаться в ногах у другого. Обвели взглядом двор, и им показалось, что собрано все.

Эмилия и Чавдар пошли в дом, а Евгений остался на улице, в раздуваемой ветром пижаме. Он посмотрел на небо и тихо произнес:

— Господи, как сделать так, чтобы этот удивительный вечер, полный уныния, восторгов и заложенного в моих генах предчувствия катастрофы исчез из памяти? Может, его сотрут другие воспоминания или погребет под собой громада грядущих дней, расплющит, сделает похожим на все прочие вечера?

Он сказал это совсем серьезно, после чего сразу вернулся в кухню. Эмилия и Чавдар соскребали с ладоней грязь и перья. Он тоже вымыл руки, поискал глазами бумагу, куда можно было бы завернуть мусор, нащупал в кармане письмо к шефу и собрал в него перья. Открыл дверцу печки. Вспыхнуло короткое пламя.

Вскоре они улеглись. Эмилия на походную кровать, а мужчины в спальне.

Когда они заснули, подул сильный ветер и принес с гор запоздалый снежок.

Утром, выйдя во двор, они увидели снег, который все равно засыпал бы перья.

Им стало грустно.

Потом они услышали, как в соседнем курятнике мужской голос сзывает цыплят. Они подождали, когда хозяин выйдет, и, увидев, что он спокоен — наверно, ничего не заметил, — заговорщицки улыбнулись друг другу.

— Доброе утро, — сказал хозяин.

— Доброе утро, — на разные лады поспешно ответили все трое.

11

Они не знали, что это и есть бульдозерист.

Перевод О. Басовой.

Марий Ягодов ДРЕВНИЙ ПУТЬ

Светлой памяти бачо[19]Илии Бешкова.

Хотите знать, что случилось этими днями на старой дороге?

Возле реки, там, где дорога перебегает ее, стоит село Ясен. А не так далеко, в трех всего часах быстрого ходу, на закате солнечном, — село Горун. Однажды в самую жатву вышел спозаранку из села Горун старик один, звали его Курташ Брусака.

Двинулся дед Курташ по древней дороге.

А дорога тянулась с запада ли на восток, с востока ли на запад — как ни возьми, все будет верно; длинная эта была дорога, не видать ей ни конца, ни края, и времен не исчислить, с каких она здесь пролегла, не исчислить и хлеставших ее непогод — злых дождей, ветров буйных, колючих снегов. Шел дед Курташ по дорожной хребтине, точно по острию сабли ступал; и битвы лютые позабыты, и развеялась давняя слава, только острие нет-нет да и просверкнет мрачным бликом былых побед. Да и как тому быть иначе, если люди, проложившие этот путь, чтобы первыми по нему пройти, давным-давно уступили его другим, таким вот, как дед Курташ? А жизнь, что смеялась и плакала здесь, смыта хлесткими ливнями, выжжена зноем палящим, сметена снеговыми вьюгами — не так ли со всякой-то жизнью бывает? Может, такое станется вскоре и с этой старой дорогой, ведь реку она пересекает в том точно месте, где весной еще начали строить большой завод, а коли так, почитай, сочтены уж у вековой путинушки дни.