Дни, что нас сближают

С каждым поворотом город оказывался еще ниже. Все было видно как на ладони: и торчащий в центре отель, и новая площадь, и бульвар, и река, и заводы, и магистраль, светлой лентой выбегающая на раскаленную равнину. Он то сверкал на солнце, то прятался в тени, окутанный знойным маревом, а горы вздымались все круче — по одну сторону дороги буйная зелень, по другую лишь голые, синевато-черные громады. И воздух здесь был совсем не такой, как внизу, — свежий, прохладный. Могучее дыхание гор проникло в машину, охватило Горана, высушило пот. Повеяло ни с чем не сравнимым запахом душистых трав, нагретой листвы, далекого детства, вновь вступившего в свои права. Когда-то они, босоногие мальчишки с окраины, бегали сюда, разбивались на отряды, один под началом Горана, другой — Игната, воевали, захватывали пленных, приговаривали их к смерти и миловали, а к вечеру спускались по еще не остывшим улочкам домой, где каждому поровну доставалось от тяжелой руки сапожника: в войну играете, лоботрясы этакие, нет чтобы помочь отцу на каникулах… Значит, вот зачем потащил меня Игнат на Гайдуцкую поляну, детство наше хочет вернуть, игры, в какие мы здесь играли, отряды, которыми командовали. И вздохнул Горан, выбросил в окно загорчившую сигарету. Неправдоподобным, невероятным даже показалось ему, что когда-то они были детьми, карабкались по этим кручам, бегали, размахивая деревянными саблями и нахлестывая воображаемых коней. Игнат свернул с дороги, переехал ручей, размывший колеи проселка, восемьдесят лошадиных сил слегка побуксовали, преодолевая грязь, потом машина вцепилась в жесткую траву, выбралась на ровное место и наконец остановилась под старым корявым дубом.

Горан вылез первым, тяжелый, задыхающийся — недавно пришлось ослабить ремень еще на одну дырочку, — выпрямился, заломил назад руки так, что хрустнули суставы — столько времени просидел, скорчившись, в тесной машине. Впереди была пропасть, за ней синевато-черные скалы. Горан оглянулся: брат, подняв капот, что-то проверял в моторе. Потом капот со стуком опустился и словно прихлопнул всякую память о том, что было после детства. Боже мой, да мы будто всю жизнь провели тут, будто и не разлучались никогда! — удивился Горан, жадно хватая пересохшими губами ветер, старый ветер детства, внезапно рванувшийся из пропасти.

— Все-таки зачем ты привез меня именно сюда? — спросил Горан, пытаясь за ироническим тоном скрыть смущение и растроганность. — Уж не детство ли захотел вспомнить, игры наши?

Игнат взглянул на него удивленно.

— Глупости, — сухо сказал он. — Просто не выношу я этих гостиниц, иностранцев. Хотелось посидеть где-нибудь так… без официантов.

В руках его появился большой полосатый арбуз. Стукнула крышка багажника, но резкий этот звук не мог спугнуть его воспоминаний о детстве, которыми здесь был пропитан даже воздух. Игнат достал из машины пушистое родопское одеяло в красно-фиолетовую клетку, разостлал на траве под дубом, сел, зажав в коленях арбуз, и неторопливо, ловко стал нарезать его ровными, точно отмеренными ломтями. Ярко-красный сок брызгал из-под ножа, черные семечки сыпались на траву. У Горана потекли слюнки. Он тоже опустился на одеяло.

— Ты все такой же, не меняешься, — сказал он.