Дни и годы[Из книги воспоминаний]

— Я знал, что вы не откажетесь, Петр Иванович. У нас тут сибиряки, похоже, стаей пойдут. Вслед за Ефимом Пермитиным «Капкан»-то читали?

— А кто его не читал? — отозвался Замойский. — Добротная книга. У нас в ВОКПе — на первом счету. Сибирь чувствуется в каждом слове.

— Мы туда по весне на охоту заявимся, — разулыбался Губер. — На гусей. С Ефимом сговорились. Он уже сейчас восторженно кипит: «Наломаем гуменников!»

Петр Иванович уложил мою рукопись в портфель:

— Ну, а завтра… Коль вы торопитесь домой… Нет лучше все же послезавтра пожалуйте ко мне. Вечерком. Часикам к семи. Записывайте адрес. Чайку попьем, потолкуем.

Дома, похлопывая рукой по моей папке, сказал:

— Почистить надо кое-где. Я тут наставил галочек. — И вдруг перешел на «ты». — Погляди. Подбери слова поярче. Книга у тебя, можно сказать, получилась. Новую Сибирь я чувствую.

Из кухни напахнуло жареной картошкой, почищенной воблой.

— Самая пролетарская еда, — сказал Петр Иванович, приглашая к столу. — По-нашему, по-пензенски. Хотя картошку я больше люблю печеную. Знаешь, прямо из костра. С малолетства привык, когда еще подпаском ходил.

Потом он расспрашивал меня о детских годах, дружески тронув локоть, подбодрил:

— Тебе есть что рассказать людям. Только пиши правду. Одну правду. Не мудрствуя лукаво, не фантазируя.

Для издательства Петр Иванович написал добрый отзыв, и со мной заключили договор.

Книга вышла в 1931 году. Столичные критики, упрекая меня за «недостатки художественности», в то же время отмечали, что книга «может помочь в борьбе за укрепление и создание новых и новых форпостов социализма». В толстом журнале «Земля советская» (№ 2 за 1932 год) говорилось, что из этой книги «можно узнать некоторые совершенно необходимые сведения о социалистическом строительстве Алтая, его природных богатствах и о жизни алтайцев, их бытовых, этнографических условиях. Книга поднимает и ряд новых, злободневных вопросов (создание национальной печати и культуры вообще, создание национальной трудовой песни и др.), что в известной мере оправдывает ее издание».

Критики были правы: мое перо все еще в значительной мере принадлежало газетчику.

* * *

Старый Бийск был для меня милым городком, милым потому, что здесь жили отважные и непоседливые люди, освобождавшие Алтай от колчаковцев, те, кто боролся за становление советской власти, кто двигал народное просвещение и развеивал мещанский застой. В революционное предгрозье эти люди обитали на окраинах, возле лесопилки, на Зеленом Клине, ежегодно затопляемом весенним половодьем, и вблизи кожевенного завода да текстильной фабрики, снабжавшей край брезентом и грубой мешковиной. Теперь многие из них перебрались в центр городка, в купеческие особняки, но еще не успели навести порядок на его улицах. Купцы, наживавшие миллионы на торговле с Монголией, обманным путем обиравшие кочевое население горных районов, не потратили ни копейки на мостовую. От «отцов города» осталось единственное благоустройство — дощатые тротуары, кое-где успевшие погнить.

Наша редакция — на бойком месте Советской улицы.

Вход, понятно, с улицы.

В маленькой комнатке, где лавочник обычно подсчитывал дневную выручку, кабинет редактора. Дальше — просторный зал для всех нас. Тут и секретарь редакции, и заведующие отделами, и литсотрудники, и художник, занятый гравюрами на линолеуме для очередного номера (линолеум для этой цели сдирали с полов богатых купеческих домов), и даже редкостный по тем временам машинописец, стучавший по клавишам всеми пальцами, не прерывая при этом разговора с автором рукописи. Из нашего зала хороший обзор: глянешь в одно окно — паперть помпезного Успенского собора, на сооружение которого купцы не пожалели денег, глянешь в другое — старинная казачья церковь, построенная двести лет назад, когда тут была еще Би-Катунская крепость с чугунными пушками, нацеленными на Заречье, где кочевали алтайские племена до их добровольного присоединения к России. Сохранить бы эту церковь, как архитектурный памятник, но ее сочли ветхой и обрекли на слом. Более того — взорвали на площади нарядную Троицкую церковь, подлинный памятник зодчества. Объяснили: кирпич пойдет на новые дома. Но глыбы оказались такими громадными, что к ним не подступишься ни с кувалдой, ни с ломом. Так и лежала груда добрый десяток лет.