Дни и годы[Из книги воспоминаний]

Он подсаживался к одному из столов, клал портфель на уголок и, забывая о принесенной рукописи, припоминал какой-нибудь эпизод из своей жизни. Мы уже знали, что еще в конце прошлого века он, молодой слесарь, по ночам расклеивал в Киеве листки, звавшие к забастовке. Был схвачен и брошен в тюрьму. Отсидев срок, метнулся в Сибирь. На станции Нижнеудинск был снова схвачен, на этот раз карательным отрядом Меллера-Закомельского, и опять оказался за решеткой. Приговорили его к ссылке в Нарымский край. Оттуда перебрался в Бийск. Во время войны, когда уже вскипал народный гнев, в землянке среди леса печатал на гектографе листовки. Теперь он по ночам пишет воспоминания. И мы догадывались, что Захар Яковлевич, придя в редакцию, пересказывает нам страницу за страницей. Без излишней скромности. И при этом обводит всех нетерпеливым взглядом: понравилось ли? Слушать его, в самом деле, было интересно, и мы на время забывали о рукописях для набора. Однажды он, встав посреди комнаты, принялся нам втолковывать:

— Вы думаете революция — дело одного Ленина. Нет, конечно, далеко не так» Там, в центре, — увлекшийся рассказчик приподнял руку, — был большой Ленин. Ну, а на местах были Ленины поменьше. Везде. И здесь, в Бийске, был маленький Ленин. Это вам полезно знать.

После этого наше отношение к нему круто изменилось. В особенности не взлюбил его Василий Семенов-Трудовой, организатор комсомола в одной из ближайших к городу волостей. Он знал многих участников становления советской власти в Бийске. Увидев Захара Яковлевича в окно, он в полголоса бурчал:

— Сейчас к нам снова пожалует маленький Ленин.

Мне при этом думалось: после Октября он, Захар Двойных, был здесь председателем совдепа, почему же теперь его рабочий стол не в особняке бывшего куща Асанова? Почему председателем окрисполкома Игнатий Громов? Не потому ли, что Захар Яковлевич часто и много говорит о себе?

Отвлекаясь от воспоминаний, Двойных обычно хлопал ладонью по вместительному портфелю и повторял:

— Я пустым не прихожу. — И доставал несколько страничек. — Вот полюбуйтесь: мы вскрыли новые нарушения. Это надо сразу в номер. Кому из вас отдать? Я не сомневаюсь — редактор согласится.

При содействии общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев Захар Двойных вскоре перебрался в Москву. В издательстве этого общества вышли его воспоминания.

* * *

Полной противоположностью Двойных был немногословный Иван Яковлевич Третьяк, бывший командир партизанской дивизии Горного Алтая. Он, будучи уже тогда пенсионером, жил в Заречье, на нашей Краснооктябрьской улице и заходил ко мне не в редакцию, а домой. Как сосед к соседу.

Был он высоким и массивным, как Илья Муромец на полюбившейся всем картине Виктора Васнецова, только без бороды и усов. Однажды он пришел в галошах, удивительных по величине. Пока мы разговаривали, наши мальчики присели возле великанских галош, показывая друг другу пальцами. Потом посадили в галошу пушистого Мурзика и в ней осталось достаточно места еще для одного кота.

Говорил Иван Яковлевич не спеша, с явным белорусским акцентом. Голос у него был глуховато-хриплым, словно горло его еще не избавилось от простуды, приобретенной во время горных походов в зимнюю стужу. И во всем его облике не было ничего командирского.