Дни яблок

— Прошу, Лесик, — мягко сказала бабушка, — то старые… прежние… бывшие, те — овшим^[38], они живут в своих понятиях. Не путай с ними меня. Такое название тылко титул, мало права — один долг.

Она препроводила кусочки сельди в банку и высыпала туда же лук. Перемешала.

— Принеси мне, Лесик, оцт^[39], — сказала бабушка. — Знаю, что с тобою сделать.

— Будет больно? — мрачно поинтересовался я, передавая ей бутыль с уксусом.

— Больно всегда, почти, — заявила бабушка, попридержав акцент. — Важно не показывать.

— Безусловно, важно, — втиснулся я. — Но вот что за Дети Ночи?

Бабушка принюхалась к пробке уксусной бутыли.

— Оцт злой, — доверительно сообщила она. — Розведу на третыну.

Я услужливо поднес ей чашку с водой.

— Бабушка, — сказал я, — это всё Герцен, «Былое и думы», если хотите. Я вас спрашиваю прямо, во второй раз, почему нас обзывают «Детьми Ночи» все кому не лень?

Бабушка поболтала чашкой с эссенцией и залила ею селёдку в банке, готов поклясться — она что-то шепнула уксусу вслед.

— Той Херцин был бай… ох, бастард, хотела сказать. Такой человек — всю жизнь подозрительный, как тот зверь, как его? Но он маленький, а — тхорёк^[40]… — сладким голосом выдала она. — Стоит ли слушать такого? Не жди, что буду отвечать прямо, второй раз, десятый, албо первший^[41]. Ставь варить картошку, скоро явятся дамы, — заявила она непреклонно и сняла фартук.

— Сбегаю найду фрак, — ответил я, зажигая конфорку. — Такая честь. Дамы явятся… Тэтчер не придёт? Не ждать?

— Завозылась, — сообщила бабушка, уютно устроившаяся в кресле со своим «плетением». — Тамтые шахтары^[42] ей, как прышч негодный.

Невдалеке прозвенела двойка. Трамваи, они часто звенят, являясь на Сенку. Словно отпугивают кого-то.

Мы должны собирать травы. С детства. Сверяясь с Альманахом, Луною и звездой зелёной — пастушьей Венерой. Я испытываю бабушкино терпение и собираю травы в аптеке. Аптека неподалёку, травы нынче недороги, и единственное, что мне необходимо, — следить за календарём.

Я иду на компромиссы, собирая в роще корни одуванчиков или крапиву, чертополох или «грицыки» Ещё пижму — незаменима от мух. Хорошо также идёт любисток — мама настаивает его «для волос». Как-то я принёс из школы аспарагус, собрать его, правда, пришлось вместе с горшком, и толку от него оказалось никакого. Удивительно безыскусное растение.

— Мы будто бы с изъяном, — огласил вердикт я и положил в кастрюлю с кипящей картошкой кусочек масла. — Рождаемся как с вывихом. Где здесь смысл? Должна быть компенсация. Разве можно не пользоваться тем, что досталось само собой? Бесплатно, считай…

Бабушка зажгла настольную лампу и откровенно полюбовалась её кронштейном.

— Хитрая штука, — уважительно произнесла она, — можно крутить куда хочешь. Когда ты уже поймёшь…

— Можно крутить куда хочешь? Как флюгер?

— Флугер, — раздумчиво ответила бабушка, — флугер, близко к пониманию. То, что с нами, оно как ветер…

— Опять эти отговорки и взгляды в никуда! — крикнул я. — Бабушка! Вы смеётесь? Мне только что вырывали сердце просто так, а вы — ветер… флюгер… ля-ля-ля…

— Но прошло два часа, — невозмутимо отозвалась она, — ты абсолютно целый. Ля-ля-ля.

— И обзывали Детьми Ночи…

Бабушка обратилась к кружевам и выплела крючком пару петелек. Я прикрутил под картошкой газ.

— Ты родился ночью… — выдавила бабушка, — была суббота…

— Говорили и не раз. Похолодало, пошёл снег. Метель, — бесцветно заметил я.

— Не тылко… — раздувая ноздри, сообщила бабушка. — Могу сделать намёк…

— Только этим и занимаетесь, — подметил я. Бабушка отложила «плетение», погасила лампу и встала. Я передвинулся, следя за тем, чтобы между нами был стол. Бабушка подошла к плите: поинтересовалась картошкой, хлопнула дверцей духовки, что-то шепнула, покашляла и повернулась ко мне.

— Лесик, — заметила бабушка. — Ты стал нечемный^[43]. Покараю. Маю мус^[44].

И она похлопала меня по плечу, сзади. Не люблю этот трюк. И к тому же — как у неё так быстро получается?

— Стол то не преграда нам, ты то знаеш, — сообщила бабушка очень тихо, и лицо её странно дрогнуло.

— Я извиняюсь, — продребезжал я, припоминая жёсткость её кулака.

— Нам не преграда многое, — продолжила шептать бабушка, заталкивая меня в угол. — Ночь знает мало препятствий, и оттого ей власть нал кошмарами…

В дверь позвонили.

— Я открою, наверное, — нервно заметил я, — если вы, конечно, не против…

Бабушка отвернулась к балконной двери. Тюль колыхался вокруг неё, словно от сквозняка.

— Иди, — глухо сказала бабушка. — Открой сестре дверь. Балабол, провокатор. Чуть в грех не вошла… Обозвали его… Шпекулянт.

За дверью постукивала носком полусапожка о половичок Инга.

— Не могу найти ключ, — с порога пожаловалась она. Инга вообще любила как следует пожаловаться. — Я совершенно точно помню, как положила его в кошелёк, а кошелёк в портфель…

— Провалился сквозь дыру в подкладке, — мрачно сказал я. — В кармане. Главное, ты дверь нашла. Привет…